Цвет надежды

Он снова исчезает, и Хоуп слышит тихий скрип прутьев, когда он поднимает одну из клеток. Когда он снова появляется в поле зрения, у него в руках птичья клетка, и в этой клетке…

Хоуп приглядывается повнимательнее, её сердце учащает ритм.

Она мгновенно узнаёт это существо. Четыре года назад она каталась на его спине, взлетала так высоко, что могла протянуть руку и коснуться звёзд пальцами. Иногда ей всё ещё снится та ночь.

В маленькой клетке лунный виверн Элмо лежит на животе, неловко растопырив крылья. Даже с такого расстояния очевидно, что бедняжка страдает.

– Ты можешь поднести его ближе? – спрашивает она.

Одд колеблется, затем ставит клетку на землю и берёт свою деревянную стремянку. За несколько мгновений он взбирается на четыре или пять перекладин и ставит клетку на вершину лестницы, крепко удерживая её лоскутными руками.

Хоуп решает по крайней мере на данный момент не рассказывать о предыдущей встрече с Элмо. Она приглядывается повнимательнее. Элмо – тень того, кем он когда-то был, наполовину исхудавший. Она ясно видит его рёбра, а чёрная чешуя тусклая и безжизненная.

– Элмо – лунный виверн, – рассказывает она Одду. – Как долго его держали в помещении?

– Дай-ка подумать, – говорит Одд. – Около четырёх лет, я думаю.

– Целых четыре года взаперти? Боже, неудивительно, что он в плохом состоянии. Лунному виверну нужен сильный лунный свет, чтобы выжить, Одд. Держу пари, бедный Элмо питался маленькими лучиками лунного света, которые иногда проникали через окно и падали на его клетку. Этого едва хватает, чтобы сохранить ему жизнь. – Она сжимает кулаки и бьёт один из прутьев своей клетки. – Вот что происходит, когда вы забираете животных с воли и держите их взаперти. Это никуда не годится, Одд.

Глаза Одда широко раскрыты и невинны.

– Что мне делать?

– Тебе нужно вынести его на лунный свет, – говорит Хоуп. – Как только сможешь.

– И как мне это сделать? Баба не разрешит мне вывести Элмо на улицу. Она не выпускает ни одно создание из своей коллекции за дверь, ни на секунду. И я не могу сказать ей, что нужно Элмо. Если я вдруг стану знатоком лунных вивернов, Бабе станет очевидно, что я разговаривал с тобой, и у нас обоих будут большие неприятности!

– Что ж, – говорит Хоуп, – тебе лучше побыстрее что-нибудь придумать, потому что, судя по его виду, бедняга Элмо долго не протянет.

В тот вечер, когда Баба возвращается домой, у неё необычайно радостное настроение. На самом деле, когда она входит в дверь, Хоуп с удивлением видит, что она совершенно счастлива.

– Хороший день, Баба? – спрашивает Одд, хлопоча у плиты.

– Да, глупый мальчишка. Хороший. Потрясающий на самом деле.

– Ты нашла ещё кого-нибудь для коллекции? – спрашивает Одд, выкладывая половником серое застывшее рагу из угря в миску. Пахнет тухлыми рыбьими потрохами.

– Нет. Но я наткнулась на кое-что почти столь же хорошее. – Баба хватает миску и, прихлёбывая, выливает рагу из угря себе в глотку, затем отодвигает миску обратно к Одду. – Ещё.

Он снова наполняет миску.

– Так что ты нашла?

Баба улыбается. Зрелище не из приятных.

– Маленькая деревушка, – говорит она, указывая на дверь, – полная маленьких глупых людей, которые боятся тьмы-ы-ы-ы. Боятся того, какие монстры могут выйти из леса, чтобы забрать их. – Она опустошает ещё одну миску прогорклого рагу из угря и, причмокивая, облизывает губы. – В деревне есть дети, – говорит она, и её перекошенный рот кривится в ещё одной адской улыбке. – Много маленьких детей.

– Что ты собираешься с ними сделать? – вопрос слетает с губ Хоуп прежде, чем она успевает как следует его обдумать.

Баба поворачивает голову в её сторону, и Хоуп отступает на шаг от прутьев своей клетки.

– О, – говорит Баба, медленно приближаясь к Хоуп. – Это любопытная Варвара, не так ли? – Она подходит всё ближе и ближе, пока её лицо почти не прижимается к клетке, и Хоуп ничего не может сделать, кроме как смотреть, перепуганная до полусмерти, в огромные водянисто-серые глаза Бабы. – Ты хочешь знать, что я запланировала для этих маленьких дете-е-е-ей? Я тебе расскажу. Сегодня вечером, когда ночь будет на пике темноты, я собираюсь прокрасться в деревню. Я собираюсь пролезть через-з-з-з окно в комнаты, где мирно спят эти милые дети, и я собираюсь напугать их-х-х-х-х. Я собираюсь заставить их зубы стучать, а кровь превратиться в лёд. Я собираюсь заставить их намочить постель и позвать своих родителей. И я собираюсь проглотить весь страх, который выплеснется из их маленьких серде-е-е-е-ечек.

Хоуп в шоке прикрывает рот рукой.

– Ты причинишь им боль? – шепчет она.

Баба усмехается.

– В этом нет спортивного интереса. Никакого вызова. Никакого вес-с-с-селья. Страх лучше плоти, крови и костей. Страх питательный и вкус-с-с-сный. А гоняться за маленькими детьми в их ночных кошмарах – лучший способ ощутить вкус самого чистого страха из всех возможных.

Воображение Хоуп рисует ей ужасное видение того, как Баба корчится, протискивается через окна в комнаты спящих детей, стоит над их кроватями и отравляет их сны.