Цвет надежды

На четвёртый день у Хоуп не осталось слёз, поэтому она сидит молча и наблюдает, как лоскутный мальчик занимается своими делами.

– Ты её раб, – говорит она ему, пока он моет пол.

Его швабра продолжает болтаться из стороны в сторону. Он не поднимает глаз.

– Думай что хочешь, – отвечает он. – В клетке не я.

– Правда?

Она видит, что он колеблется лишь на мгновение, но затем шуршание швабры возобновляется. Весь остаток дня он даже не смотрит на неё.

В сумерках пятого дня Баба возвращается с охоты в отвратительном настроении, хлопает дверью и топает к столу.

– Еда! – рявкает она, ударяя кулаком по столешнице.

– Да, Баба.

Одд подбегает к плите, взбирается по короткой деревянной лесенке и помешивает булькающее, дурно пахнущее содержимое огромной железной кастрюли. Он зачерпывает несколько ложек вязкой серой жижи в миску, поворачивается и ставит миску на стол. Баба протягивает длинную руку и хватает её, и Хоуп мельком замечает в рагу покачивающуюся рыбью голову, молочные невидящие глаза смотрят на её клетку. Баба наклоняется над столом и утыкается лицом в миску. От чавкающих, булькающих, причмокивающих звуков у Хоуп сводит желудок. Когда Баба заканчивает, она отдаёт миску назад Одду.

– Ещё.

– Да, Баба.

Одд снова наполняет миску, и Баба снова осушает её, брызги жирного, вонючего рагу разлетаются по всему столу и полу.

– Ещё? – спрашивает Одд.

– Нет. Хватит.

– Ты хорошо провела день в лесу, Баба?

– Ха, – с горечью произносит она. – Нет, идиот. Я не нашла ни людей, которых можно обмануть, ни твар-р-р-р-рей, которых можно забрать себе, ни маленьких детей, которых можно напугать.

– Ну что ж, – говорит Одд бодрым тоном, – думаю, завтра всё пройдёт лучше.

Баба хмыкает.

– О, правда? Да что ты знаешь, глупый мальчишка? М-м-м? Ты всего лишь ур-р-р-родливая, безмозглая тряпичная кукла. Тьфу! – Она встаёт, сметая миску с серого стола, и та, пролетев в воздухе, разбивается об пол. – Приберись! – приказывает она. – Я собираюсь отдохнуть.

Баба шаркает прочь от стола, её короткие ноги и причудливо длинные руки рывками тащат её вверх по лестнице жутким ползучим движением. Когда она уходит, Одд долго смотрит ей вслед, его плечи поникли, а разномастные руки сжались в кулаки. Хоуп внимательно наблюдает за ним, когда он хватает метлу и убирает Бабин беспорядок.

Он плачет?

– Почему ты позволяешь ей так с собой обращаться? – спрашивает Хоуп. Одд не отвечает. Он подметает ещё усерднее. – Она не должна так с тобой разговаривать, – продолжает Хоуп. – Обзывать тебя. Говорить, что ты бесполезен.

– Но это правда, – говорит Одд мягким, едва слышным голосом. – Я бесполезен.

– Не думаю, что это правда. Ты готовишь для неё, не так ли? Убираешь за ней и присматриваешь за всеми бедными созданиями в этих клетках? Это не бесполезно.

Он не отвечает, просто открывает дверь и выметает осколки разбитой чаши наружу, где они падают на землю далеко внизу.

– И вообще, что даёт ей право запирать всех этих существ? Кем она себя возомнила?

– Я же говорил тебе, – говорит он, – им здесь лучше.

Хоуп качает головой.

– Ты же не это имеешь в виду.

– Ты не понимаешь, что я имею в виду, – произносит он. – И ты ничего не знаешь обо мне, так почему бы тебе не держать рот на замке?

Хоуп хмурится. Она была заперта в доме Бабы в течение нескольких дней и очень внимательно искала малейшие возможности для потенциального побега. Она пришла к выводу, что этот истерзанный лоскутный мальчик, возможно, её единственный шанс. В конце концов, у него есть ключи от клеток. А Баба обращается с ним как с прислугой. Поэтому важно завоевать его доверие. Именно так поступил бы Сэнди. Он может быть сладкоречивым старым дьяволом, когда захочет, и, несмотря на то что он очень могущественный маг, он предпочитает решать проблемы разговорами, а не кулаками.

– Ты совершенно прав, – говорит она. – Я вообще мало что о тебе знаю. Но я бы хотела узнать.

До этого момента Одд ни разу не взглянул на неё во время разговора. Он поднимает на неё глаза.

– Ты не хочешь знать обо мне. Не о чем тут говорить.

– Ну, как ты здесь оказался? – спрашивает Хоуп.

– Баба коллекционирует редкие вещи, – пожимает он плечами. – И я настолько редок, насколько ты можешь себе представить.

– Да, – говорит Хоуп, – но у тебя была жизнь до этого?

– Была. Если это можно назвать жизнью. – Он стоит с забытой метлой в одной руке, разглядывая глубокие, затянувшиеся шрамы вокруг его другого запястья. – В любом случае сейчас это не имеет значения. Прошлое остаётся в прошлом.

Хоуп стоит в своей маленькой птичьей клетке, её руки вцепились в прутья, цвет с пальцев растекается по ржавому, отслаивающемуся красновато-коричневому металлу.

– Ты здесь счастлив? – спрашивает она.

Молчание.

– Я в безопасности, – наконец отвечает Одд.

– Я спрашивала не об этом.