Цвет твоей крови

Грайт обернулся, сделал приглашающий жест. Не нужно было приглашать дважды: я прямо-таки метнулся туда, ног под собой не чуя от радости.

Не было долгих прочувствованных прощаний – к чему? Грайт толкнул меня кулаком в плечо, и я впервые за время нашего знакомства увидел на его лице настоящую улыбку – широкую, веселую. И тут же подбежала Алатиэль, очаровательная амазонка, храбрая подпольщица, радистка, в которую я, к счастью, так и не влюбился по известным причинам. Глядя мне в глаза, произнесла длинную певучую фразу, оставшуюся совершенно непонятной. Тут же поняла свою ошибку, смущенно улыбнулась, махнула рукой, бросилась мне на шею и крепко поцеловала в губы, прижавшись всем телом, – и это, что греха таить, было чертовски приятно. Грайт, уже, как всегда, хмурый и озабоченный, требовательно похлопал ее по плечу, она медленно убрала руки с моей шеи и отступила.

Повернувшись, я бросился в проход меж мирами, как бросаются в холодную воду. Почти бегом, в несколько прыжков, выскочил на той стороне, где деревья, кусты и цветы были знакомы, как собственная комнатка в комендатуре. Ликующая радость накатила, и тут же прошиб нервный озноб, с которым я быстро справился. Осторожно сделал несколько шагов вперед, словно по тонкому льду (тогда я еще не знал, что по тонкому льду нужно идти как раз быстро), – но под ногами была твердая земля.

Оглянувшись, я уже не увидел Тропы – исчезла напрочь. Вокруг стояла покойная тишина, нарушавшаяся только беззаботным щебетанием мелких птах, солнце висело низко над лесом, и я от волнения не смог проделать самые примитивные вычисления, вспомнить с ходу, утреннее это солнце или вечернее.

Сел в траву, рядом с высоким кустом, временами лениво колыхавшимся под слабенькими порывами теплого ветерка. Легкий хмель от хорошего коньяка уже выветрился, и нельзя было терять попусту время, следовало в хорошем темпе и качественно проработать легенду – точнее, две, для немцев и для наших.

Проще всего оказалось с немецкой. При мне не было абсолютно ничего, свидетельствовавшего о принадлежности к Красной армии. Я представления не имел, как немцы относятся к гражданским, не вызывающим подозрений, задерживают ли и по какой методике допрашивают, если все же гребут. Но предстояло выдать себя за самого что ни на есть гражданского.

Родной город, где жили родители и Наташка, так и оставить родным. А в остальном надеть на себя, как пришедшуюся по размеру чужую шинель, кусочек биографии Наташки.

Это я заканчивал библиотечный техникум. Вот так вот лежала у меня душа к библиотечному делу. Парень я начитанный, о литературе поговорить смогу, в том числе и о немецкой классике. Здание техникума в старинном купеческом особняке и даже его коридоры я смогу описать очень точно – не раз поджидал у входа Наташку и несколько раз заходил внутрь. Библиотечное дело нехитрое. Когда у Наташки был месяц практики в детской библиотеке, я к ней заходил каждый день, долго там просиживал, насмотрелся, как она ищет карточки читателей, отмечает принесенные книги, записывает выданные – ничего сложного. А впрочем, вряд ли проверка будет столь уж скрупулезной – я так полагаю, немцев не интересует постановка библиотечного дела в Советском Союзе, как нас в комендатуре не интересовало немецкое…

Возраст двадцать два года, большеват для студента. Ну что же, я по призыву отслужил в Красной армии, рядовым стрелковой роты – обычный красноармеец, пеш-пехотинец, не обремененный знанием серьезных военных тайн, ножку тянул, по мишеням стрелял, строевые песни распевал… Простой карандаш.

А потом? А потом начались каникулы, и я поехал к тетке в Гомель. Там и встретил войну. Мой поезд попал под бомбежку, там в пиджаке остались все мои документы, и я, вместе с другими беженцами, пустился на восток. Часть маршрута можно позаимствовать из реальности. Вот, собственно, и все.

А вот над легендой для наших нужно подумать не в пример обстоятельнее, я же назову свое настоящее имя, место службы и все остальное. Путь из Минска до Оксаниной деревни нужно будет обрисовать так, как он и проходил в действительности, – совершенно нечего скрывать. Вот дальше придется напрячь соображаловку до предела, придумать убедительную историю, объясняющую, что со мной происходило в течение этих двух дней, что я делал, почему оказался… черт, пока что неизвестно, где именно я оказался, – ну, канва есть, подробности приложатся потом, по ходу дела…

Сначала обрисовался, высокопарно выражаясь, костяк, потом помаленьку стал обрастать плотью, пришла пора и для мелких подробностей. Когда легенда окончательно сформировалась, я ее старательно обдумал от начала и до финала, добавил подробностей, еще раз обдумал. Получалось вполне удобоваримо. А потому дальше рассиживаться здесь не стоило. Солнце высоко поднялось над лесом, уже не требовалось расчетов, чтобы точно определить, что оно утреннее. Прикинуть, что сейчас часов одиннадцать утра, и сориентироваться по сторонам света.