Цветочки, ягодки и пр.

Красивая девушка себя самое рассматривает как очень дорогой подарок будущему мужу. Такой дорогой, что и дарить, в сущности, некому: достойного не видно… И от этого — на лице грусть…

— Знаешь, тетя, уж я не люблю уж этот градусник…

— Почему, деточка?

— Всегда я от этого градусника только болею… Как поставишь, сейчас — эта, как ее? — температурка…

— Никогда не заведу себе собаку.

— Почему, Анна Николаевна?

— Собака — это тот же человек.

— Почему?

— Она жрет, как лошадь!

Очень большим ростом наградила его судьба. Он даже стеснялся говорить «у меня под ложечкой», а говорил застенчиво: «Вот тут, под ложкой, знаете…».

А в молодости профессия у нее была такая: она исполняла в цирке роль жены всех артистов, которым, по случаю смертельного риска при выступлении, надо было на публике прощаться с женою перед полетом, вхождением в клетку, поднятием автомобиля и прочими подвигами. И она очень убедительно прощалась. Плакать не плакала, но трагически играла бровями, поворачивалась, чтобы было видно со всех мест, вздыхала…

Прохожий услышал голос из полуподвального этажа и остановился, чтобы подслушать. Оказалось радио. Тогда прохожий огляделся и пошел дальше…

Девушка в платье с узким вырезом на спине. Вырез — совсем как в арбузе…

Ее мечта: обставить комнату современной мебелью из металлических труб — во вкусе бор-машины.

Парень вдруг запел: «…Выйди, милая моя!» А голос у него был такой, что сделалось ясно: если милая выйдет, он ей немедленно проломит голову.

Акварели на стене, посильно изображающие элегантную и высокую блондинку, рассказывали, что думает о себе толстенькая и коротенькая хозяйка комнаты, которая намазала эти картинки.

Художник не учился систематически своему искусству. И, желая скрыть это, добавляет от себя на лице рисуемого им человека еще несколько мускулов, каких в природе не существует.

Певица пока пела, так хлопотала обеими руками, что очень хотелось увидеть ее в положении Венеры Милосской.

— После менингита человек либо умирает, либо остается идиотом. Я это точно знаю: у меня у самого был менингит.

Он вел себя как душа общества на похоронах: сдержанно, но с сознанием того, что привлекает к себе общее внимание.

— У меня жена — типа «Ксантиппа».

Раздобревшая супруга обеспеченного товарища. Производит такое впечатление: самовар в панбархате.

У него — узкоЦЫпленочная шейка и плечики.

— Кого это хоронят, сынок?

— Милиционера, бабушка.

— Царство ему небесное!.. Отсвистался, голубчик!..

Когда он попытался ее обнять, девушка сказала обиженным тоном:

— Вот уж я не надеялась, что вы будете себя так вести!..

— Ну вот, на душе у меня полегче стало…

— Поела ты, что ли?

— Нет. Отругала я его, как хотелось… Фффу…

— Товарищи! Я лично — ампутант правой ноги.

На эстраде «фельетонистка», произнося патетически-сатирический монолог, грозно обращалась к зрителям:

— Граждане! Имейте же стыд и срам!..

Размеры таза не позволяли ей делать вид, что она — стремительно-изящная. Приходилось притворяться умной, чуткой и даже душевно глубокой. Такая одухотворенность, и всё из-за таза!

Калорийная красавица!

— Он же форменный неврастеник!

— Ах, боже мой!.. А кто у нас теперь ВРАСТЕНИК?!

Только одну букву «у» пропустила она в своей надписи на фотографии; и эта отсутствующая буква полностью определила характер написавшей. Судите сами:

«Валерию от тоскющей Капы».

— Моей маме шестьдесят семь лет, а она сломала ногу… Ну, скажи: МНЕ это нужно?!

Строгий милиционер у входа в клуб повторял парню, который очень хотел пройти:

— Я сказал — не пустю! — значит, не пустю!

У нее своя арифметика идиотки:

— Если мне за шкаф дают пятнадцать рублей, а ко мне приехала моя тетя, которой я не видела двадцать лет, так ясно, что я шкаф не продам, а отдам тете!..

И правда: двадцать ведь больше пятнадцати…

В загсе разъяренный матрос стучит кулаком по столу, за которым сидит сотрудница, регистрирующая браки, и кричит:

— Как вы могли меня с нею записать, когда вы видели, что я был выпивши?!

Читали вслух длинную резолюцию, которую надо было утвердить. Это были двадцать пять страниц обычной бюрократической болтовни. Дочитали. Председательствующий спросил:

— Кто хочет высказаться?

И молодая длинноносая бюрократка в очках почти простонала в истоме, оценивая резолюцию:

— Хорошооо…

О подхалиме говорят иногда:

— Он-то? Пришей-пристебай при директоре — вот он кто.

— Ну, хорошо, она-то — знатный человек. Женщина выдающаяся. А муж у нее чем занимается?

— А ничем. Так — приженер… При своей жене есть.

— Что это собачка у вас такая худая, товарищ сторож?

— А!.. Если этой собачке создать условия, она, безусловно, перестанет сторожить.

— Знаете, доктор, и сердце у меня болит, и сюда вот отдает — в крыльца на спине, и печень скучает, и под ложечкой сосет, и поясница ноет, и в животе что-то вроде щелкает, а главное — сама я себя плохо чувствую…

Аргумент в споре у дамы:

— К сожалению, я этого не знаю, но я вас уверяю!..

Запас вежливых слов у него был столь ограничен, что, когда ему захотелось быть учтивым в вагоне, он постучал в соседнее купе и сладким голосом спросил: