Цветочное сердце

Во-вторых, шарм под запиской. Он отличался от большей части магии, которую меня учили использовать. Подарок оказался не визиткой, не порошком в пузырьке, не красиво переливающейся жидкостью, а пучком ярко-зеленых листьев, высохших от времени. «Душица, чтобы найти свой путь». Листья обернули бумагой и проткнули посредине иглой. Связали пучок не веревкой, а длинным локоном рыжих волос. Ее волос.

Имоджен я совершенно не помнила. Меня это не интересовало. После вреда, который она нам причинила, места в моей жизни мать не заслуживала. Я понимала, что если сожгу шарм, если встречусь с ней, то открою дверь, которую больше не смогу закрыть.

В груди стало тесно, когда я поставила коробку на пол и начала крутить шарм на свету.

Какой окажется Имоджен? Она полюбит меня? Заставит сомневаться в себе, сомневаться во всем, чему я научилась у Ксавье? Исказит мои взгляды на мир?

Папа коснулся моего плеча – и я вздрогнула.

– Тебе необязательно к ней идти, – проговорил он.

Магии я лишилась. Я больше ничем не могла помочь Ксавье и пострадавшим от «эйфории». Перспектива остаться беспомощной на всю жизнь казалась болезненнее перспективы увидеться с матерью.

– Я должна пойти.

Папа растянул губы в улыбке, скорбной и гордой одновременно, и крепко меня обнял.

– Запомни, Клара: изменить мы никого не в силах. И изменить свою сущность – тоже. Что бы ни сказала Имоджен, тебе одной решать, кто ты есть и что хорошо, а что плохо.

Раз Имоджен торговала «эйфорией» и прочими магическими средствами, манипулирующими чужими жизнями, я заранее знала, что человек она нехороший. За эти принципы и собиралась крепко держаться.

Только мне все равно было страшно.

Я медленно оторвалась от папы и достала спичку из коробка, лежащего на тумбочке. Папа отступил на шаг, прижав ладони к сердцу, словно в какой-то молитве.

Я зажгла спичку и дрожащей рукой поднесла ее к шарму.

Яркий свет мгновенно ослепил меня. Я заморгала, зрение восстановилось. Черный, пахнущий душицей дым повалил от шарма, как из фабричной трубы, и окутал меня. В ушах засвистел порывистый ветер. Дым не жег мне глаза, но затуманивал обзор.

Стоило отмахнуться – он тут же рассеялся. Я охнула. Папа исчез. Нет, исчезла вся моя комната со светлым деревом и неяркими красками.

Я стояла в другом, залитом янтарным светом, помещении с яркими занавесками и большими овальными зеркалами. Разные кристаллы и самоцветы свисали с потолка, как дождевые капли. Несколько золотых флюгеров под потолком указывали на меня. Во всей обстановке чувствовался какой-то организованный хаос – тут и там столики или старые дорожные сундуки, заставленные банками, горшками и стаканами. В одной емкости плавало нечто вроде маринованных лягушачьих лап, другая была наполнена сахаром.

Любопытнее всего показалось огромное число ароматов в столь тесном пространстве. Пахло теплым чаем, лимоном, кардамоном, сиренью, свежескошенной травой и почему-то даже дождем. Слева от меня тянулась лестница, словно клетка, окруженная перилами. Наверху краснел занавес из бусин.

Над головой у меня зазвенел колокольчик.

Откуда-то из-за занавеса раздался голос:

– Сейчас спущусь!

У меня аж сердце замерло.

Голос моей матери.

19

Моя мать появится с минуты на минуту.

Чтобы отвлечься, я прошлась по части дома, которая использовалась как лавка. В задней части комнаты, почти у каждой стены, высились стеллажи. На первый взгляд на них стоял тот же товар, что у Ксавье и у других магов. В маленьком зеленом пузырьке якобы содержалось средство для роста волос. «От яда сумаха», – гласила этикетка на баночке. Неподалеку обнаружилась квадратная красная бутылочка. «Вызывает грипп», – предупреждала ее белая этикетка.

Нахмурившись, я взяла емкость двумя пальцами. Она была тяжелой, как камень; внутри, судя по звуку, плескалось что-то густое. Болезнь в бутылочке.

Скривившись, я поставила емкость обратно на полку и вытерла пальцы своими розовыми юбками.

Наверху лестницы послышался шорох, потом по стонущим деревянным ступеням застучали каблуки. Моя душа ушла в пятки. Я поправила подол, пригладила волосы, выпрямила плечи и почувствовала себя совершенно нелепо. «Надеюсь, я понравлюсь ей», – твердил тоненький глупый голосок внутри меня.

Спрыгнув с последней ступени, Имоджен вошла в лавку. Улыбка слетела с ее губ, бледно-розовая кожа побелела пуще прежнего. Опершись на полку рукой, я таращилась на Имоджен. Одновременно хотелось, чтобы мать полюбила меня и чтобы никогда на меня больше не смотрела.

Мы оказались так похожи!

Рыжие, словно пламя, волосы Имоджен были ярче моих и папиных, но вились так же, как у меня. Большие темные глаза смотрели внимательно, точно у косули. Маленький курносый нос, как у меня; ямочки на щеках, как у меня; пышные формы, как у меня, и невысокий рост, даже в обуви на каблуках… На Имоджен красовалась свободная переливчато-зеленая блузка; винного цвета юбка без турнюра ниспадала на пол естественно, словно водяной каскад. Красотой Имоджен напоминала полевой цветок. Цвела бы она так пышно в саду моей жизни?

Шанса узнать это моя мать нам не дала.