Цветок пустыни

Вся в слезах я выбежала на улицу и побежала обратно к рынку, поближе к людям. Там ко мне подошла «матушка» лет шестидесяти.

Я уже поняла, что здесь происходит что-то неправильное – с какой стати я должна лежать рядом с незнакомым мужчиной?

– Что случилось, почему ты плачешь? – Она мягко и спокойно взяла меня за руку и посадила рядом с собой. – Ну же, расскажи мне, что случилось.

Но как я могла рассказать, что на самом деле произошло? Я и без того была жутко растеряна и потрясена. Да и стыдно – только круглая дура могла вот так спокойно зайти в дом к чужому мужчине. Еле сдерживаясь, сквозь слезы я рассказала этой женщине первую половину истории – что ищу дом дяди, но заблудилась и никак не получается.

– А зовут-то твоего дядю как?

– Ахмед Дирие.

«Матушка» подняла руку и указала на ярко-голубой дом в конце нашей улицы:

– Так вот же его дом. Видишь, голубой такой? Это он и есть.

Так рядом! Я могла бы уже давно быть у дяди! Позднее я поняла, что тот урод сразу смекнул, кто я и кто мой дядя. «Матушка» спросила, нужно ли меня проводить. Я мрачно посмотрела на нее – сейчас мне сложно было кому-то доверять, – но лицо у нее было доброе.

– Да, пожалуйста, – шмыгнула я носом.

Вместе мы дошли до дома и постучались в двери – нам открыла моя тетя.

– О Аллах, а ты откуда здесь? – недоуменно воскликнула она.

– Тетушка, я к вам пришла.

– Ой, ты, часом, не сбежала ли из дома? А, признавайся?

– Ну-у-у…

– Я немедленно верну тебя обратно! – твердо сказала она.

Дядя Ахмед удивился мне не меньше, но больше всего его поразило то, что я сама смогла найти дорогу из пустыни сюда. Я, конечно, опустила знаковые детали моего путешествия – как я булыжником убила шофера грузовика, как его сосед чуть не изнасиловал меня, но в остальном рассказала все как есть. Но как бы ни был поражен дядя, он не был намерен позволить мне остаться здесь. Он был очень встревожен тем, что теперь некому присматривать за его драгоценными верблюдами, ведь многие годы это было моей обязанностью, и я справлялась с ней очень хорошо. Сейчас с ними некому было ходить – старшие сестры и брат ушли из дому.

– Нет-нет, Варис, как ты себе это представляешь? Ты обязана вернуться домой. Кто же, кроме тебя, поможет матери с отцом? Ты что, хочешь прохлаждаться здесь?

Я не была готова к такой реакции, и ответов на все эти вопросы у меня тоже не было. Рассказывать о том, что я бежала от свадьбы с древним стариком, было бы тоже бессмысленно. Дядя бы только всплеснул руками и сказал:

– Варис, и что такого? Ты должна выйти замуж. Твоему отцу так нужны эти верблюды…

И уж точно он бы не понял моих рассуждений о том, что я не такая, как другие члены семьи. Я люблю родителей, но мне мало того, что мне может дать судьба кочевницы. Я твердо понимала, что способна на большее в этой жизни, только не могла сформулировать, чем же я должна заняться.

Пока что меня оставили пожить в доме дяди, но через пару дней я узнала, что он отправил к отцу гонца с известием о том, что меня нашли.

Я неплохо общалась с двумя сыновьями дяди Ахмеда – они часто бывали у нас в гостях во время каникул. Они помогали нам пасти стада и заодно учили родному языку – тогда в Сомали было правило, что городские должны иногда приезжать в пустыню и обучать детей кочевников. Они рассказали мне все, что знают про Аман, – оказывается, после побега ей удалось добраться до Могадишо и сейчас она живет там вместе с мужем. Эти новости меня очень обрадовали – я ничего не знала о судьбе Аман и даже думала, что она погибла. Из разговоров, однако, я сделала вывод, что родителям известно о ее судьбе, но за бегство ее отлучили от семьи и про нее теперь не принято говорить.

Ребята помогли составить мне план побега – объяснили мне, как и где искать Аман, когда я доберусь до столицы, дали мне немного денег на дорогу и вывели на шоссе за городом.

– Варис, иди вот по этой дороге. Она ведет прямиком в Могадишо.

– Обещайте, что не раскроете меня. Что, когда отец придет, вы скажете, что понятия не имеете, куда я подевалась. Вы мне ничего не говорили и в последний раз видели меня утром в доме. Хорошо?

Они дружно закивали и еще долго провожали меня взглядом.