Цветок смерти, или Правдивая история Рас-Альхага, единственного мага, который умел колдовать без головы (СИ)

Это вступил Драко. Сидевший по правую руку от меня воин негромко повторял за певцом слова. Я принялся вслушиваться. Скажи мне кто-то из прежней жизни, мол, настанут времена, Подменыш, и ты разнюнишься над болтовней виршеплета, я угостил бы трепача кулаком. Но тем не менее, сплетение мелодии и голоса увлекло меня не хуже сказок старого Ирги. По мере наполнения музыки смыслом, я все сильнее поддавался ее очарованию.

Ветер,
Полуночный ветер мне сказал:
Чтобы верить,
Не нужны ни разум, ни глаза.
Здесь трава
До сих пор хранит твои следы,
Но в ночи кровоточат ветви.

Над лесной дорогой клубится пыль,

Тени глубоки у цветущих лип.
Лорд мой переменчивый, где ты был
В час, когда сжигали мы корабли домой?
Ты должен был остаться…

Ветер,

Это ветер стонет в темноте —
Метит
Прямо в грудь, открытую беде:
Без тебя
Этот мир, как дом, осиротел,
Без тебя
Кровоточит сердце.
Видишь —
Звезды бьют в древесный окоем.
Видишь —
Лес поет при имени твоем!
Выйдешь —
Ты из тени выйдешь, и вдвоем —
Ты и ночь — мне излечат сердце…
Встанет над дорогой прозрачный мост
От твоей руки до кленовых звезд.
Венчаный короной златых волос,
Ты склоняешь голову в ответ на мой вопрос:
Зачем ты не остался?..
Ветер
По лесным прогалинам летит,
Чтобы встретить
Твой приветный возглас по пути.
На земле
Без тебя мне некуда идти,
Кровь черна, словно двери ночи.
Ветер,
Подари мне сон или покой!
На рассвете
Я хочу смириться с пустотой,
До зари
Стать древесным соком и смолой
и застыть в этой долгой ночи!
Над лесной дорогой — седой туман,
Ветви, словно руки, сплетают сеть,
Лорд мой, неужели здесь все — обман?
Лорд мой, неужели ты и вправду
встретил смерть?..
Ты должен был вернуться:
Ветер,
Это только ветер,
Это только ветер…

Колдунья резко вскочила — с грохотом обрушился на пол табурет, — стремительно пересекла зал, взбежала по скрипящим ступеням наверх. Повинуясь порыву, я кинулся следом.

Я мог бы написать здесь, будто собрался подставить свое плечо в трудный для нее час, отдать всю кровь до последней капли ради ее счастья. Но я всегда полагал, что человеку смешно делать то, в чем он не мастак, и потому не возьмусь громоздить красивую ложь и кичиться красивыми жестами. Да, я любил Сагитту. Однажды и навек любовь расцвела в моем сердце, наполняя его теплом и раскрашивая мир в доселе неведомые цвета. Счастье колдуньи стало для меня превыше собственного, но какое, к черту, отношение к ее счастью могла иметь моя кровь? Я сильно польстил бы себе, полагая, будто сумею восполнить ее утрату. Такие раны врачует лишь время, и то — скверно. Однако и оставаться безучастным при виде горя возлюбленной я не мог. Музыка разом утратила для меня очарование.

В верхнем коридоре царил полумрак. Чад светильников горечью оседал в горле. Отголоски царящего внизу веселья путались в перегородках между этажами и долетали сюда в виде неясного гула. Я нагнал Сагитту у двери. Остановился, так и не придумав слова утешения. Мне искренне хотелось облегчить ее боль, и вместе с тем я понимал, сколь тщетны будут любые мои потуги. Она замерла тоже. Глянула на меня в упор. В глазах колдуньи блестели слезы. Она ухватила меня за отворот рубахи и вдруг притянула к себе, приникла к губам моим жадно, будто этот поцелуй был последним в ее жизни. Ее губы оказались солоны на вкус, на кончиках лихорадочно ласкавших меня пальцев жило лето. Сагитта была напряжена и вряд ли осознавала, что делает. Наверное, мне следовало отстраниться, но — да простит Создатель! — я был чужд благородству.