Колдунья втолкнула меня в комнату и захлопнула дверь, отсекая свет. Впрочем, к тому моменту я и так бесповоротно ослеп. Наощупь находил я губами сомкнутые веки Сагитты, ее влажные от слез щеки, шею с пульсирующей горячей жилкой, выпирающие ключицы, острые соски. Колдунья впилась пальцами в мой затылок и притиснула ближе, впечатывая в свою плоть. Я чувствовал изгибы ее тела до головокружительной их крутизны. Ее нагота трепетала под моими руками, моя кожа пропиталась ее запахом, мое сердце стучало в ритме ее имени.
— Колдунья, колдунья моя!
Она лишь крепче вцепилась в меня, точно боясь потерять. Ее ногти вонзились мне в спину. Мне было больно от той страсти, с которой хотел я ею обладать, и которой так долго не давал выхода. Я был нетерпелив, я не мог ею насытиться.
Странно, однако, случается, когда короткий отрезок времени по силе ощущений затмевает собой целые годы. Он врезается в память, будто вытравленный кислотой, и утратить его можно лишь вместе с памятью целиком. Эту ночь я сберег в самом надежном хранилище, откуда не выкрасть ее ни одному вору — в своем сердце. Она служила моим утешением при неудачах, она же была моей наградой в дни триумфа. Оставаясь один, снова и снова переживал я ее, воскрешая в памяти малейшие подробности.
Сагитта заснула у меня на плече. Мне тоже полагалось свалиться без сил, но я напротив чувствовал необычайную бодрость. Мне жаль было жертвовать драгоценные минуты сну. Я лежал на спине, наслаждаясь мягкостью прильнувшего ко мне тела, и глядел во мрак. Снаружи ярился ветер, рвался в запертые ставни, завывал в дымоходе.
— Ты мертв, — сказал я ветру. — Теперь она моя. Ты сам взял с меня клятву.
Сон колдуньи был чуток.
— С кем ты говоришь?
— Здесь никого нет, — отвечал я невпопад. — Спи, Цветок смерти.
— Никогда не называй меня этим именем! — потребовала она тотчас.
Я возразил:
— Это твое имя. Ты же всю ночь звала меня чужим.
Ревность не мучила меня, ибо в высшей степени нелепо ревновать к покойнику. Ему стоило посочувствовать, ведь он был мертв, тогда как я — жил. Все реки мира были для меня в тот миг на один глоток, горы — да что горы, я мог свернуть их мановением руки!
— Я стану королем и женюсь на тебе, — пылко пообещал я.
— Короли не женятся на колдуньях, — пробормотала Сагитта сквозь сон.
— Короли на то и короли, чтобы делать все, что им заблагорассудится!
Полагавший себя величайшим знатоком жизни, сколь наивен я был! Я позволил себе довериться зыбкому безвременью темноты, забыть об окружавшем нас мире, и о людях, и об обязательствах перед ними. О, не смейтесь, уже тогда я начал ощущать на себе незримые путы чужих надежд, что сковывают по рукам и ногам прочнее любых цепей.
XIV. При дворе арла Годерикта
Под утро я все-таки задремал, а проснулся уже в одиночестве. Приведя себя в порядок, я спустился вниз. В зале поджидали Драко и Браго. Воины явно намерились вознаградить себя за вынужденный пост. Перед ними стояло свежесбитое масло, розовели ломтики ветчины, блестел слезой деревенский сыр. На огромном блюде исходили паром ортоланы в золотистой корочке, по соседству разевала пасть огромная рыбина, зажаренная вместе с хвостом и плавниками. Тепло и сдобно пах хлеб, только вынутый из печи.
Компанию воинам составляли трое незнакомцев. Едва я подошел, незнакомцы подскочили, словно ужаленные. Еще удивительнее было то, что Драко и Браго поднялись следом, причем последний даже отставил в сторону кружку. Похоже, гости сочли меня птицей высокого полета, а воины решили им подыграть. Уж не в этом ли трактире назначалась встреча с посланцами къертанского короля? Наши визитеры производили впечатление благородных господ — в пользу того свидетельствовали и широкие мечи в богато изукрашенных ножнах, и властная манера держаться, и простая по виду, но пошитая из дорогой ткани цветная одежда.
Я молча сел к столу и придвинул блюдо с ортоланами — давно мечтал отведать любимое кушанье Еноха. А Драко и Браго, коль скоро все решили прежде меня, пусть объясняют къертанам, отчего принц считает ниже своего достоинства перемолвиться с ними.
Каково же было мое изумление, когда из уст королевских посланцев полилась не местная тарабарщина, а вполне понятная речь:
— Светлейший принц, позвольте от имени арла Годерикта засвидетельствовать вам безграничное почтение и выразить скорбь по поводу безвременной кончины вашего венценосного отца. Королевство осиротело, лишившись арла Максимилиана. Мы скорбим с вами вместе.