Цветы мертвых. Степные легенды

Ответила Ольга и как-то странно посмотрела на меня.

«Нежели тогда, в тот осенний южный вечер по моей вине мы не встретились», – мелькнула даже мысль у меня, хотя я был уверен, что она тогда обманула меня.

Часто я провожал Ольгу домой после репетиций или концертов, и мы настолько сдружились снова, что даже маленькую православную церковку на Находштрассе посещали вместе.

Оттуда шли в какой-нибудь ресторанчик, заказывали себе «штамм» и ели с большим аппетитом. Иногда Ольга приносила с собой кусочек сливочного масла или сала и добавляла в тарелки. Откуда у нее в такое голодное время оказывались такие дефицитные продукты, я не спрашивал, чтоб не нарушить нашу идиллию.

Мы болтали без конца, вспоминали прошлое, казавшееся нисколько не угасшим, и светившим нам снова, как прерванный электрический свет, и снова восстановленный невидимым электромонтером.

Молодость самое светлое пятно на экране нашей жизни. И потому воспоминания о ней, даже тяжелые, имеют какой-то оттенок нежного чувства.

Каждую субботу мы выстаивали в церкви всенощную. Пел небольшой, всего в 6–7 человек, прекрасно спевшийся хор. Голоса были хороши. Он доставлял истинное наслаждение. Церковь не вмещала всех молящихся, главным образом «остовок» и «остовцев».

Платочки, шали, полушалки, пиджаки деревенского фасона, валенки, домотканые кофты, какого-то неопределенного покроя, какие можно увидеть только на Востоке, заполняли церковь, распространяя тот присущий русской деревне запах, такой особенно тогда родной.

Ольга всегда становилась с правой стороны, впереди хора у громадного подсвечника со свечами. От них было жарко, и она, распахнув шубку, истово молилась. Через ее плечи тянулись корявые пальцы со вложенной в них свечой, с просьбой поставить названному святому, приобретенную на последние гроши беженца, свечку.

Когда хор молчал, в церкви наступала тишина. Слышались лишь тяжелые вздохи и шуршание грубых рукавов полушубков при сотворении крестного знамения. При всей трудности встать на колени, многие все-таки ухитрялись, хотя на секунду, коснуться коленями пола.

Храм сиял от множества свечей. Священник говорил проникновенно, и не хотелось уходить из этой церкви.

* * *

Пережили мы с Ольгой и страшную бомбардировку 22 и 23 ноября 1943 года, когда четверть города была обращена в развалины. Целые кварталы валились подряд и целые кварталы были охвачены пламенем от фосфорных бомб.

В садах в скверах деревья горели, как гигантские свечи. Асфальтовая мостовая пылала, как поток вулканической лавы.

Удушливо пахло горелым человеческим мясом.

Люди: женщины и дети метались между переполненными убежищами, не находя себе места. Многие были босы и в одном только белье, прикрытые лишь пальто или одеялом.

В такие передряги Ольга всегда была неровна, резка и даже груба. Мне бывало очень неприятно слышать от нее резкие ответы. И я как-то заметил ей.

– Дорогой друг! – ответила Ольга с обворожительной улыбкой, приобретенной на сцене: – это от того, что вы, господа мужчины, считаете нас, женщин, слишком хорошими. Но мы такие же, как и вы все. Нисколько не лучше. В нас, и во мне столько же от русалки, сколько и от ведьмы. Но Господь наградил меня талантом и выделил этим среди других женщин, вот и все.

А откинув это, я остаюсь такой же бабой, со всеми ее слабостями и пороками. Не очаровывайтесь мною и не сердитесь, тогда вам будет легче. Вы называете меня за мое пение волшебницей. Я тогда и бываю волшебницей, но тогда я вам и не грублю. А потом в жизни я снова становлюсь собой, то есть обыкновенной капризной и дерзкой бабенкой.

И знаете, чем больше в нас бабьего, тем мы лучше. Мы тогда искреннее. Я тогда похожу вот на всех этих посетительниц церкви. И мне всегда хочется смешаться с ними. Поговорить и пожаловаться вот именно по-бабьи на свою судьбу.

Потеряю голос, и ничего у меня чарующего не останется. И вы убежите к какой-нибудь другой «волшебнице». Вот и все.

* * *

Еще в дни ранней осени мы часто сидели в Тиргартене, когда вековые дубы, клены и липы покрывались разноцветным «золотом» и, падая, стелили на аллеи огромного сада золотой ковер.

Тиргартен красив особенно своей «Зигесаллеей», с рядами белых гипсовых фигур германских императоров, государственных и церковных деятелей.

Но мы предпочитали уединенную аллею, где-нибудь в углу сада. Там любимым занятием Ольги было кормление белок. Меленькие животные, совершенно не пугливые, подходили совсем близко и даже садились ей на плечи. У Ольги появлялись из ее сумочки какие-то бисквиты и сухарики. Моей обязанностью в такие минуты было сидеть неподвижно, и ничем не выдавать своего присутствия.

И помня особенность Ольги быстро перевоплощаться из волшебницы в ведьму, я покорно подчинялся, чтоб не отогнать тихого Ангела, что летал еще над Берлином.

После прошедшей бомбардировки мы однажды посетили Тиргартен. Но нашли там хаос и разрушение. Белок и след простыл, а гордые германские императоры стояли с отбитыми руками, носами и головами. Осколки валялись под их ногами.