Цветы мертвых. Степные легенды

Пробрался он в Венгерскую долину. Верно: богато жили венгерцы. Пастбища. Волы белые, длиннорогие. Кони пасутся опять же. Бараны. На музыке ладно венгерцы играют. То грустно так, что ажник плакать хочется, а потом как взвизгнут скрипки, запрыгают по струнам смычки, загудят басы… ух и здорово, у мертвого ноги сами заходят. А если еще и токайского, только не очень… тогда душа из тела выскочить хочет. Так и рвется куда-то к чертовой матери. А куда – и сама не знает. То ли к себе на Терек, то ли к этим девкам да молодцам, что каблучками постукивают, да юбками трясут… Аж дрожь прохватывает… Э-ах!… Подхватил бы какую… Да без языка дело не пойдет… Уж очень язык непонятный… А за целый-то день с лошадьми в степи не научишься никакому языку, не только что венгерскому, а и свой-то позабудешь. В Польше-то по этому делу куда складнее было. И язык понятней, да польки-то и без языка понятливые: на чембуре не удержишь. И картошка с кислым молоком не мешала. А с венгерками боязно. Венгерцы-то уж очень на наших ногайских татар похожи. И жестокие видать… А сытно было… тут бы как раз…

Как-то узнал Кондратий, что на полдень живет народ, разговором на русский похоже. Не совсем, а понятно. Перешел границу с одним венгерцем и пристроился лесорубом в лесу. Взяли сразу, только спину подставляй. К русским там тогда хорошо относились. Многие поженились на хорватках.

Подумал-подумал Кондратий, да и ушел от хозяина в село. Там дрова пилил. Тут уже с народом ближе познакомился. Где работали пильщики, ходила одна красивая хорватка, пирогами с горохом торговала. Ох, и вкусные же были пироги. Никогда Кондратий не едал таких. А тут еще эта хорватка все возле него трется, а под конец и денег не стала брать за пироги. Смеются хорваты. «Ты, говорят, Кондрат, женись на девке-то, хозяином будешь». А тут еще и сама девка сказала Кондратию, что в костел на Миколу Вешнего пойдет… Ну, тут уж и дурак поймет, что дело не в Миколе.

Принарядился и Кондратий, перышко к шляпе прицепил, и цветочек в руку взял полевой. Побрился, шумы подкрутил и к костелу отправился.

Через этого Миколу Кондрат и с календарем европейским познакомился. Остался Кондратий у хорватки, – примаком стал, как у нас говорят. Какой уж тут лес да дрова, когда в сарае корова мычит, барашки за плетнем блеют, куры там всякие. Хорватка так и увивается. Кондратию даже смешно стало. Неужто за него можно дать и хозяйство, и земли два морга, да еще и девку в придачу. Она хотя и давно уже в девках не состояла, ну а замужем все же не была еще.

Потом хорватка дочку родила. Показалось Кондратию, что будто немного скоро. Ему казалось, что от Миколы Вешнего до Миколы Зимнего восьми месяцев не выходит. А хорватка говорит: «Это по вашему календарю так. А по нашему не так. Ваш календарь на тринадцать дней позади от нашего, а вперед на восемнадцать. Восемнадцать да тринадцать выходит тридцать один. Вот и девять месяцев».

Дочка подрастать начала. Беленькая такая, безбровая блондиночка с русыми глазами. А Кондратий с хорваткой оба черные, как жуки, были. Ну, да делать нечего. Опять же дом с хозяйством.

Хорватка дома за огородом смотрит. Кондратий в поле работает. На волах чуть свет отправляется, а вечером назад. А волы хорватские ленивые. Бредут это еле-еле. Тут еще и ярмо поломалось. Передал Кондратий с односельчанином, что в поле заночует. И стал ярмо чинить. Ночь была светлая! Стук-стук топориком, и ярмо готово. Посмотрел на небо, еще и полночи нет. Месяц на спине лежит, кверху смотрит, звезды рассматривает. Подуло откуда-то ветерком.

Поежился Кондратий, да и завалился в арбу. Как ярмо примерял, так на волах и оставил. Волы подумали-подумали, да и пошли домой. Проснулся Кондратий – темно, месяца уже нет. А вместо него хата сереет перед носом. Пригляделся и хату узнал свою. Ну, значит дома спать.

Пока возился да скрипел воротами, какая-то тень в хату сунулась и тихо дверь прикрыла. Кондратий за ней. Хорватка у двери стоит. «Ты чего?» – спрашивает. – «Ничего», – отвечает. Не стерпел Кондратий. Жену никогда не бил, а эту погладил по спине да по шее. Охнула хорватка, да до рассвета и не шевелилась на полу.

С тех пор затосковал Кондратий по жене, по станице, по степи родной. Вспомнились ранние утра на Тереке. Жена на покос снаряжала. Буханок хлеба, сала, помидоры, огурцы молодые, сливы. А в степи роса еще стояла. Звенят косы о точила, звенят, словно плачут.

Хорватку-то за жену никогда не считал, а теперь и вовсе. Как была жена Наташа, так и осталась… Вот тебе и дом с хозяйством! И девчонку уж своей не считал, хотя больше детей у них и не было.

Все жена да Ванюшка вспоминались. Дом-то там. А здесь что? Кто мы такие? Все равно чужие всем.

Стал жалеть, что из России ушел. Может быть, остаться лучше было бы? А вот таскаешься по заграницам… Ни Богу свечка, ни черту кочерга…