Цветы на пепелище

— Наш урок окончен, — сказал он. — Думаю, что на этот раз нет надобности говорить об ошибках, допущенных на прошлой неделе.

По длинному серому коридору разнесся звонок.

НЕУДАЧНАЯ ПОПЫТКА

Близилась зима. Погода стояла мрачная. Стало совсем холодно. Небо над городом и над окружающими его холмами, которые стали похожи на черных динозавров, казалось, опустилось совсем низко и почти не меняло свой цвет — было то свинцово-серым, то почти черным. Не переставая дул сильный ветер, от которого становилось еще холоднее. Горожане говорили, что их расположенный в ущелье город самый ветреный и холодный во всем мире. Временами шел дождь, сменявшийся ледяной изморозью, иголки которой буквально вонзались в лицо. Правда, иногда серая вуаль неба будто разрывалась, но в моменты прояснения холод еще больше усиливался и сухой ветер резал уши, нос и щеки, как стекло. Такая погода длилась долго. Я был плохо одет и поэтому почти не выходил из интерната. Мой мир, мой реальный мир был бесконечно тесен и ограничивался старой, источенной червями партой, книгами, тетрадями, атласами и блокнотами. С урока на урок, от задачи к задаче — так проходило все время. Однако был у меня и другой мир — невидимый мир моих грез, и мечты часто переносили меня далеко-далеко, в теплые родные края, в небольшое село под горой, теперь, вероятно, окутанное постоянными туманами. Как же мне хотелось, чтобы мои грезы стали реальностью, чтобы, открыв глаза, я не видел больше мрачных стен интерната. Но мечты оставались мечтами, а действительность — действительностью. И я тосковал, терзался, мрачные мысли переполняли мою голову, а тело охватывала какая-то слабость. Впереди все было мрачно: серая, безрадостная жизнь, вынужденное заточение в стенах интерната из-за плохой одежды, отвратительная однообразная пища: капуста, лук-порей, сушеная козлятина. А осень то и дело стучала в окно своими холодными пальцами, словно угрожала, словно пыталась погасить в душе моей последнюю крохотную искорку надежды.

Глаза мои скользили по страницам открытой книги, но ум ничего не воспринимал. Я был весь во власти своих мыслей. Снова и снова вставал передо мною один и тот же вопрос, который я, несмотря на все старания, никак не мог решить: оставаться мне и впредь здесь, в школе, за партой, или удрать отсюда навсегда? Кажется, тогда желание убежать перевешивало во мне все остальное. Только в этом я видел свое спасение. А ведь не было, казалось, ничего проще. Стоило перескочить через серые стены интернатского двора — и ты уже на узкой мощеной улочке, откуда можно идти на все четыре стороны, неважно, куда, неважно, как долго, только бы как можно скорее и как можно дальше.

Такие мысли одолевали меня в свободные воскресные послеобеденные часы, когда все уходили в город. В таком состоянии полного расстройства застал меня как-то Пано Кра́шник, с которым в последнее время у меня завязалось что-то вроде дружбы. Пано был грубым деревенским парнем с крупной головой и жесткими ладонями, привыкшими орудовать тяжелым топором. Ростом он превосходил многих учеников старших классов. Его могучие плечи свидетельствовали о большой силе, а корпус был всегда наклонен вперед. Казалось, он вот-вот ринется в бой с невидимым противником, идущим ему навстречу из неизвестной дали. По правде говоря, он не был очень умен, учеба давалась ему с трудом, и, когда у него что-нибудь не ладилось, он не ломал голову, а садился за мою парту и толкал меня в бок:

— Давай быстрее тетрадь, я перепишу домашнее задание, а то учителя меня съедят…

— Тихо, Крашник, увидят, — предупреждал я его.

Но он стоял на своем:

— Браток, над моей головой уже повис топор! Давай тетрадь… Ты не знаешь моего отца…

Он всегда поступал так неумело, прямо на глазах преподавателей, а все остальное время ерзал за партой, словно сидел на гвоздях.

Лицо у Крашника было некрасивое и всегда сохраняло суровое выражение. Чувствовалось, что он рос в одиночестве, в горах, и самостоятельно пробивал себе дорогу в жизни, поминутно борясь с трудностями. Люди никогда и ни в чем ему не помогали, и он чувствовал себя среди них как-то неловко. Казалось даже, что он равнодушен к чужим горестям и эгоистичен. Но это не соответствовало действительности, хотя угадать его подлинные душевные качества было очень трудно, ведь по наружности человека трудно судить о том, что он скрывает в своей душе. Пано приехал из дикой деревушки в горах, расположенной к востоку от города и окруженной со всех сторон лесами. Он был простым и добрым парнем. Эти его качества и привлекали меня к нему. Его неуклюжесть и несообразительность вызывали многочисленные насмешки учеников. Порой эти насмешки переходили в оскорбления. Тогда Крашник сердился и замахивался на обидчика, но еще ни разу не опустил ни на кого свою тяжелую руку. Он обладал редким умением сдерживать свой гнев.