Цветы, пробившие асфальт: Путешествие в Советскую Хиппляндию

При всем этом убеждения западных хиппи не могли полностью перенестись в среду советской молодежи из‐за глубоко укоренившейся местной специфики. Например, Ересько жил на послевоенной советской Украине, в городе, переполненном украинскими националистическими настроениями. Здесь, по сути, только недавно закончилась гражданская война. Эта обстановка в какой-то степени объясняет некоторые из наиболее загадочных аспектов его хипповского мировоззрения. «Президент хиппи» коллекционировал фашистские реликвии и иногда появлялся на встречах со своими хипповскими приятелями одетым в нацистскую форму, со свастикой на плече (это подтверждается фотографией КГБ, на которой конфискованные нацистские знаки отличия лежат рядом с его значком хиппи). У него также нелегально хранился пистолет ТТ. (Позже один его знакомый утверждал, что Ересько славился своей любовью к пистолетам и это была лишь часть его оружейной коллекции[521].) Последнее не было чем-то необычным для послевоенного СССР, а особенно для Западной Украины, но плохо сочеталось с пацифистскими убеждениями, которые Ересько (согласно его записям) также разделял. Документ КГБ говорит о том, что последователи Ересько носили черные галстуки со свастикой и крестами (собравшись вместе 7 ноября, в день Октябрьской революции), поэтому львовские кагэбэшники называют их «фашистами» и «украинскими националистами»[522]. (Похоже, Ересько действительно увлекался украинским национализмом и историей УНО, но его сторонники ко всему этому были, в принципе, равнодушны[523].) В то же время Ересько записывал свои вдохновленные flower power идеи на русском, а не на украинском языке, и среди его арестованных друзей был по крайней мере один студент-еврей (украинские националисты обычно относились враждебно к евреям, считая, что те поддерживают коммунистов)[524]. Вся эта мешанина из идей и символов говорит о том, что он черпал их из любых доступных ему антисоветских источников и использовал ради провокации. К такому выводу пришел Алик Олисевич, который на протяжении многих десятилетий был самым активным хиппи Львова. В 1974 году Алик познакомился с Ересько (который из‐за перенесенного в детстве полиомиелита ходил на костылях и поэтому имел кличку Шарнир), и у них случился довольно напряженный разговор, во время которого Ересько выступал против идей пацифизма и пытался завербовать некоторых друзей Алика в полувоенную подпольную армию. Он также предложил ему для чтения копию «Mein Kampf». И все же Алик не стал утверждать, что это был обыкновенный фашизм (хотя не спорил с тем, что Ересько двигался в том направлении со времен его более идеалистической юности), предлагая достаточно проницательную и отчасти оправдывающую Ересько альтернативную интерпретацию:

Левые радикалы Джерри Рубин и Даниэль Кон-Бендитт тоже начинали как хиппи, а потом перешли к радикальным методам. На Западе еще оставалась вера в святость левых идеалов и непорочность коммунистических вождей. Ну а у нас, за занавесом, ситуация была другая. Необходимость радикального сопротивления была на порядок выше. Идеология сопротивления в тоталитарной державе с левой идеологией должна иметь противоположный знак. Взгляды Шарнира имели свою логику[525].

Ил. 40. Досье КГБ на В. Ересько, «президента» львовских хиппи. Фото: ЦДАГОУ. Ф. 7. Оп. 20. Д. 609. Л. 13

Среди севастопольских хиппи, большинство из которых были детьми местной элиты (отец Футермана был главой Севастопольской филармонии, отец Якова Ермаша курировал работу ГРУ в Севастополе), также царила неразбериха, хотя и отличающаяся по содержанию. Они, безусловно, испытывали мучительное чувство отчужденности: «Мы хотели жить так, как нам нравится. Мы понимали, что не вписываемся в рамки существующей системы, культуры, режима»[526]. И все же им трудно было считать себя настоящими противниками режима, который представляли их отцы (и иногда матери). Но самое главное, конечно, заключалось в том, что антивоенная и пацифистская позиция хиппи совершенно не соответствовала жизни в городе, полном советских офицеров, где постоянные рассказы про войну и победы, а также архитектура подпитывали патриотизм на каждом шагу[527]. Когда я спросила Футермана насчет его отношения к войне во Вьетнаме — что было одной из основных тем, вокруг которой сплотились западные хиппи, — он потерялся в череде не связанных друг с другом ассоциаций, из чего можно понять, что глобальное хипповство было частично утеряно при пересечении советских границ: