В воспоминаниях Гены Зайцева есть длинный отрывок, который очень тяжело читать: там описывается, как несколько милиционеров-садистов жестоко избивали его и его друзей и, прижимая их к земле, со смехом отрезали им ножом волосы. В итоге три юноши в ужасе бежали из Таллина (между прочим, известного своей толерантностью), объединенные общим страданием перед лицом внешней жестокости и связанные опытом, который надо было пережить, чтобы по-настоящему понять жизнь[665]
. Так что логично, а вовсе не парадоксально, что в этих преследованиях тоже был свой кайф. Именно в противостоянии презираемой ими государственной системе это чувство принадлежности легче всего превращалось во вдохновляющий опыт общего кайфа. И советская система вызывала своими регулярными действиями такого рода кайф — когда она разгоняла летние лагеря хиппи, выкидывала их из милицейских машин прямо на дорогу, проводила произвольные аресты и снимала отпечатки пальцев (частое явление в больших и маленьких городах), принудительно проверяла их на венерические заболевания, срывала их концерты, кромсала их джинсы и отрезала им длинные волосы. Все эти эпизоды превращались в так называемые «телеги» — истории, которые циркулировали среди хиппи, и знания, пересказывание и передача которых укрепляли их связь друг с другом. Наряду с появлением чувства несправедливости и травмами происходило укрепление общей идентичности. Система просуществовала так долго прежде всего потому, что обладала, помимо всего прочего, одной важной функцией: она показывала людям, что они не одиноки. Это не только частично нейтрализовало эффект преследования, но также являлось определенным посланием, содержавшим положительный подтекст. Сестра Диверсанта описывала это с точки зрения стороннего наблюдателя: «Они чувствовали враждебность извне, а тут, внутри, у них [был] рай. Они только в этом сообществе могли существовать»[666]. В сообществе преследуемых (реальная степень индивидуальных преследований при этом была не важна) подвиг выживания укреплял чувство принадлежности. И этой принадлежности «потерянные» дети позднего социализма желали больше всего на свете. Как заключила Иванова, именно эта «любовь создавала семью, вот это отношение [друг к другу] давало человеческую любовь. И потом они стали это культивировать».
Ил. 50. Сцена из фильма «Место на земле» (режиссер А. Аристакисян, 2001)