Читаем Цветы, пробившие асфальт: Путешествие в Советскую Хиппляндию полностью

Впервые я услышал [о джинсах], когда переводил песню группы Animals «House of the rising sun»: «My mother was a tailor, sewed my new blue jeans». Что такое jeans? Нигде не нахожу в словаре, что это за слово. Пошел к учительнице английского, а ей очень понравилось, что я интересуюсь английским. Я спросил, что за слово такое — jeans? Она говорит, не знаю, но у меня есть дома большой словарь, я посмотрю. И она на другой урок пришла и мне сказала, что это хлопковая рабочая одежда. Вот. Это моя первая встреча с джинсами. А потом некоторые ребята, большинство из них были евреями, получали посылки в то время, а в них были диски, а на дисках уже видно, как они [музыканты] одеты. А то же ни журналов не было, ничего. Допустим, вот, смотри: «Лед зеппелин», длинные волосы, гитары и джинсы…[769]

Ил. 58. Levi’s считались лучшими — и не только среди хиппи. Фото из архива Н. Мамедовой (Музей Венде, Лос-Анджелес)


Как и Криступас, многие молодые люди во всем мире считали джинсы, рок-музыку и определенный образ жизни главным комплектом крутых вещей. Согласно хипповскому словарю Джона Макклири, джинсы были «основной одеждой культуры западных хиппи… их реакцией на корпоративный мир костюмов и галстуков»[770]. Внезапно джинсы оказались у всех на уме, хотя в СССР их по-прежнему невозможно было нигде достать. Джинсовая ткань цвета индиго стала не только мечтой модной молодежи, но и украшала собой почти каждый номер сатирического журнала «Крокодил», который сокрушался по поводу необъяснимого желания советских юношей и девушек одеваться в лохмотья[771]. Джинсы или, скорее, желание ими обладать порождали насилие и провоцировали преступления, вплоть до убийства. Они фигурировали в судебных делах, включавших воровство, грабежи и нападения, и их даже «обвиняли» в нашумевшем угоне самолета в тбилисском аэропорту в середине 1980‐х[772]. Джинсы оставались самым значительным и широко распространенным политическим заявлением моды вплоть до распада Советского Союза, хотя их бунтарский подтекст постепенно испарился.

Изначально привлекательность джинсов была вызвана невозможностью их свободно купить. Привилегированная молодежь 1960‐х, чьи родители могли ездить за границу, считала настоящие — «фирменные» — джинсы главной целью родительских командировок. Однако, по многочисленным свидетельствам, даже среди элиты, составлявшей большую часть московской тусовки хиппи первой волны, мало кто получал джинсы этим путем. В прибалтийских республиках у многих были родственники, жившие на капиталистическом Западе, и это помогало им достать заветные джинсы[773]. Для всех остальных единственным вариантом оставался черный рынок. Цены на джинсы были заоблачными, потому что спрос рос, а предложение оставалось очень ограниченным. Джинсы стоили 150 рублей — среднемесячную советскую зарплату. И при этом совсем не факт, что шмотка, купленная с рук где-нибудь на задворках улицы Горького, была действительно «фирменной»[774]. Для сравнения: пара брюк отечественного производства в 1970 году стоила 3 рубля 10 копеек, подорожав к 1985 году до 4 рублей 96 копеек[775]. Целая армия мелких предпринимателей, среди которых были и некоторые начинающие хиппи, не покладая рук трудилась над тем, чтобы открыто или подпольно обеспечить вожделенными джинсами всех желающих. Вскоре на рынке сложилась иерархия джинсов, в которой произведенные официально в СССР занимали низшую ступень, а американские Wranglers, Lee или Levi’s были на самом верху. Между ними находились многочисленные западно- и восточноевропейские марки. Тема джинсов объединяла совершенно разные круги: советских модельеров, которые пытались реагировать на давление общественного спроса; мелких подпольных предпринимателей и преступников, которые хотели заработать на этой мечте; молодых людей, жаждущих получить кусочек капиталистического Запада; западных туристов, отправившихся открывать для себя коммунистический Восток; и официальные организации, которые отвечали за удовлетворение потребительского спроса. И где-то среди всего этого появились на свет советские хиппи, конечно, не благодаря американским джинсам, но определенно при некотором их участии.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Homo ludens
Homo ludens

Сборник посвящен Зиновию Паперному (1919–1996), известному литературоведу, автору популярных книг о В. Маяковском, А. Чехове, М. Светлове. Литературной Москве 1950-70-х годов он был известен скорее как автор пародий, сатирических стихов и песен, распространяемых в самиздате. Уникальное чувство юмора делало Паперного желанным гостем дружеских застолий, где его точные и язвительные остроты создавали атмосферу свободомыслия. Это же чувство юмора в конце концов привело к конфликту с властью, он был исключен из партии, и ему грозило увольнение с работы, к счастью, не состоявшееся – эта история подробно рассказана в комментариях его сына. В книгу включены воспоминания о Зиновии Паперном, его собственные мемуары и пародии, а также его послания и посвящения друзьям. Среди героев книги, друзей и знакомых З. Паперного, – И. Андроников, К. Чуковский, С. Маршак, Ю. Любимов, Л. Утесов, А. Райкин и многие другие.

Зиновий Самойлович Паперный , Йохан Хейзинга , Коллектив авторов , пїЅпїЅпїЅпїЅпїЅ пїЅпїЅпїЅпїЅпїЅпїЅпїЅпїЅ

Биографии и Мемуары / Культурология / Философия / Образование и наука / Документальное
«Особый путь»: от идеологии к методу [Сборник]
«Особый путь»: от идеологии к методу [Сборник]

Представление об «особом пути» может быть отнесено к одному из «вечных» и одновременно чисто «русских» сценариев национальной идентификации. В этом сборнике мы хотели бы развеять эту иллюзию, указав на относительно недавний генезис и интеллектуальную траекторию идиомы Sonderweg. Впервые публикуемые на русском языке тексты ведущих немецких и английских историков, изучавших историю довоенной Германии в перспективе нацистской катастрофы, открывают новые возможности продуктивного использования метафоры «особого пути» — в качестве основы для современной историографической методологии. Сравнительный метод помогает идентифицировать особость и общность каждого из сопоставляемых объектов и тем самым устраняет телеологизм макронарратива. Мы предлагаем читателям целый набор исторических кейсов и теоретических полемик — от идеи спасения в средневековой Руси до «особости» в современной политической культуре, от споров вокруг нацистской катастрофы до критики историографии «особого пути» в 1980‐е годы. Рефлексия над концепцией «особости» в Германии, России, Великобритании, США, Швейцарии и Румынии позволяет по-новому определить проблематику травматического рождения модерности.

Барбара Штольберг-Рилингер , Вера Сергеевна Дубина , Виктор Маркович Живов , Михаил Брониславович Велижев , Тимур Михайлович Атнашев

Культурология