Читаем Цветы, пробившие асфальт: Путешествие в Советскую Хиппляндию полностью

В хипповской идеологии нет теоретических рассуждений о роли мужчин и женщин в обществе. В ее центре находятся новые люди с новым сознанием. Однако две ее концепции — любовь и секс — так или иначе затрагивают вопрос межгендерных отношений, к тому же, как заметила Гретхен Лемке-Сантанжело, даже на Западе хиппи редко задумывались о проблемах ЛГБТ; следовательно, любовь и секс относились только к отношениям между мужчинами и женщинами — и на этом все[1101]. Советская пресса и даже многие хиппи считали приверженность любви в лучшем случае новой формой социальной отзывчивости и взаимной преданности друг другу, в худшем — пустыми словами, лишенными идеологического подтекста. Однако, выводя любовь и секс из частной сферы и сделав их общественными принципами, хипповская идеология, сознательно или нет, решала фундаментальные вопросы власти в обществе. Любовь должна была вытеснить насилие, бросив таким образом вызов доминированию пола, более сильного физически. Любовь должна была быть открытой, отвергать понятие собственничества. Любовь должна была охватывать всех, не допуская никаких расовых, гендерных, национальных и имущественных различий. Разрушая барьеры между духовной и физической любовью, хиппи бросали вызов не только традиционным нормам, но и отношениям между полами в целом. Именно в этой области движение хиппи (и связанное с ними современное явление новых левых) проявляло наибольший радикализм, хотя именно в этой сфере было наиболее очевидно, что радикализм часто уступал место устоявшимся стереотипам или создавал новые варианты существующих властных структур. Учитывая универсальные ценности, о которых пойдет речь дальше, неудивительно, что многое из того, что здесь описывается, не было уникальным для СССР и социалистических стран, а так или иначе существовало в западном хипповском движении. Женщины-хиппи повсюду пытались совместить радикальность некоторых хипповских идей и реальность женской жизни и часто обнаруживали, что либо для них не было места в движении, либо уготованные им роли не так уж и отличались от того, что выпало на долю их матерям, чего они изо всех сил старались избежать[1102]. Однако если на Западе растущий голос феминизма создавал словарь, чтобы этот опыт можно было озвучить, советские женщины-хиппи не имели даже слов для описания разрыва между собственным опытом и общепринятым опытом хипповской жизни.

В послевоенном Советском Союзе любовь не была внегендерной темой. Очень много было написано о сильном желании советской женщины выйти замуж — это поощрялось и поддерживалось официальной ханжеской репродуктивной политикой, а также глубоко сидящим страхом, укоренившимся после потери целого поколения молодых мужчин во время Великой Отечественной войны[1103]. Хипповская идея свободной любви, таким образом, всегда бросала куда больший вызов именно женским представлениям об отношениях, чем мужским, которые, напротив, выросли на идее завоевания женщин как признака мужественности. И все же в противоречие с этими традиционными женскими представлениями вступало не большое число сексуальных партнеров среди хиппи, а то, что эта любовь не приведет и не должна приводить к каким-либо социальным последствиям. Именно серьезные намерения хиппи не иметь никаких серьезных намерений так нарушали женские ожидания. Как Офелия сказала Наде: «Главное — не привязываться друг к другу. Люби, но не привязывайся. Вот так: люби, но не строй ячейку общества»[1104]. Пары не должны были составлять единый организм, и любовь не должна была связывать никого никакими обязательствами и правилами. Свобода могла существовать, только если к любви не примешивалось никаких ожиданий. Когда Надя переживала из‐за любовной неудачи, Офелия довольно жестко отчитала ее:

«Боже мой, какая ты мещанка! Ты зацикливаешься, ты должна понимать, что существует любовь, а остальное не важно, ты должна упиваться любовью, а не тем, что тебя бросили. А ты делаешь акцент на другом». Я говорю: «Свет, ну как же, ты остаешься один и испытываешь это одиночество». — «Нет, говорит, это неестественно, ты должна работать над собой». То есть она считала, что вот она себе такую картинку нарисовала, то и соответствующим образом… Она говорит: «Ты очень противно выглядишь, не внешне, а это такие печали очень приземленного человека»[1105].

Перейти на страницу:

Похожие книги

Homo ludens
Homo ludens

Сборник посвящен Зиновию Паперному (1919–1996), известному литературоведу, автору популярных книг о В. Маяковском, А. Чехове, М. Светлове. Литературной Москве 1950-70-х годов он был известен скорее как автор пародий, сатирических стихов и песен, распространяемых в самиздате. Уникальное чувство юмора делало Паперного желанным гостем дружеских застолий, где его точные и язвительные остроты создавали атмосферу свободомыслия. Это же чувство юмора в конце концов привело к конфликту с властью, он был исключен из партии, и ему грозило увольнение с работы, к счастью, не состоявшееся – эта история подробно рассказана в комментариях его сына. В книгу включены воспоминания о Зиновии Паперном, его собственные мемуары и пародии, а также его послания и посвящения друзьям. Среди героев книги, друзей и знакомых З. Паперного, – И. Андроников, К. Чуковский, С. Маршак, Ю. Любимов, Л. Утесов, А. Райкин и многие другие.

Зиновий Самойлович Паперный , Йохан Хейзинга , Коллектив авторов , пїЅпїЅпїЅпїЅпїЅ пїЅпїЅпїЅпїЅпїЅпїЅпїЅпїЅ

Биографии и Мемуары / Культурология / Философия / Образование и наука / Документальное
«Особый путь»: от идеологии к методу [Сборник]
«Особый путь»: от идеологии к методу [Сборник]

Представление об «особом пути» может быть отнесено к одному из «вечных» и одновременно чисто «русских» сценариев национальной идентификации. В этом сборнике мы хотели бы развеять эту иллюзию, указав на относительно недавний генезис и интеллектуальную траекторию идиомы Sonderweg. Впервые публикуемые на русском языке тексты ведущих немецких и английских историков, изучавших историю довоенной Германии в перспективе нацистской катастрофы, открывают новые возможности продуктивного использования метафоры «особого пути» — в качестве основы для современной историографической методологии. Сравнительный метод помогает идентифицировать особость и общность каждого из сопоставляемых объектов и тем самым устраняет телеологизм макронарратива. Мы предлагаем читателям целый набор исторических кейсов и теоретических полемик — от идеи спасения в средневековой Руси до «особости» в современной политической культуре, от споров вокруг нацистской катастрофы до критики историографии «особого пути» в 1980‐е годы. Рефлексия над концепцией «особости» в Германии, России, Великобритании, США, Швейцарии и Румынии позволяет по-новому определить проблематику травматического рождения модерности.

Барбара Штольберг-Рилингер , Вера Сергеевна Дубина , Виктор Маркович Живов , Михаил Брониславович Велижев , Тимур Михайлович Атнашев

Культурология