Цветы, пробившие асфальт: Путешествие в Советскую Хиппляндию

В этом вакууме появились иные стратегии по расширению прав и возможностей женщин, включая изрядную дозу враждебности к феминизму западного образца, который появился на советском интеллектуальном горизонте в 1980–1990‐х годах. Почти каждая женщина-хиппи, с которой я разговаривала, стремилась подчеркнуть, что она не феминистка (единственным исключением была Мария Арбатова, которая в 1990‐х годах заявила о себе как о феминистке и получила много агрессии в свой адрес). Хиппи, решившая сохранить анонимность, написала мне так: «Я считаю, что эмансипация и феминизм — это для слабых, неуверенных в себе, несамостоятельных женщин. <…> Феминизм в России (насчет заграницы я не в курсе) — удел убогих, некрасивых, неталантливых, глупых женщин»[1167]. Однако подобные взгляды вовсе не означают, что женщины-хиппи отказывались от равноправных отношений с мужчинами. В 1980‐х годах на хипповской сцене появилось несколько выдающихся женщин: Света Конфета (Светлана Юрлова) и Умка (Анна Герасимова) в Москве, Кэт (Екатерина Козлова) в Ленинграде, Наташа Конфета (Наталья Шинкарюк) во Львове и многие другие. В определенной степени их сила зависела от умения вести себя по-мужски. Умка и Кэт — талантливые рок-музыканты. Света Конфета была бесстрашным организатором акций и демонстраций. Наташа Конфета, единственная из девушек, сопровождала львовских мотохиппи в их поездках. Они пользовались сексуальными свободами, установленными в сообществах хиппи 1970‐х годов, и вели жизнь, которая действительно была свободна от моральных или нормативных ограничений. Они придавали особое значение объединяющему опыту мужчин и женщин, а не тому, который их разделял. Они не видели необходимости объединяться в союз женщин-хиппи. Они считали, что их феминизм (который они, конечно, никогда бы так не назвали) нашел свое выражение как раз в том, что они его игнорировали. С их точки зрения, они брали то, что им принадлежало. Отсутствие теории в этом процессе было их силой, а не слабостью. Это обеспечило им место в истории хиппи. Но они не были создателями феминного, не говоря уже о феминистском, дискурса.

Ил. 88. Йоко и Джузи на Гауе, 1978 год. Фото из архива Г. Зайцева (Музей Венде, Лос-Анджелес)

Нетрудно увидеть, почему коллективная память хиппи склонна упускать из виду девушек-хиппи. Жизнь, риторика и культура — все это противостояло тому, чтобы герла была заметна как женщина-хиппи, а не просто как хиппи. Мужской нарратив затмевал женский — но не потому, что это было признано обязательным. Особый путь советских хиппи и то, как женщины-хиппи позиционировали себя по отношению к движению, способствовали молчанию, которое отчасти было добровольным. В действительности это молчание, окружающее женщин-хиппи, стало частью их самоопределения как равноправных партнеров без всяких женских заморочек. Но это же молчание означает, что сейчас, когда все меньше хиппи остается в живых, особенно среди старшего поколения, сохранившиеся воспоминания отдают предпочтение тем, чье описание событий лет минувших не идет вразрез с «генеральной линией» самопрославления хиппи. Рита Дьякова удивляется: «Вот почему большинство народа сейчас вспоминает Михаила Красноштана? Но тогда его никто не любил»[1168]. Правда заключается в том, что Красноштан находился в хипповских кругах долго — больше двадцати лет, и его встречало много хиппи, некоторые из них написали книги, которые стали частью канона хипповской памяти[1169]. Его репутация «настоящего хиппи» — постоянно пьяного, агрессивного громилы, способного писать интересную прозу и мошенничать, — возможно, была несколько преувеличена[1170]. Но он был очень заметной личностью. Его образ жизни и опыт, казалось, прекрасно соответствовали хипповской жизненной траектории. Он был экстремальным в той степени, в какой, по мнению хиппи, надо быть экстремальным. Большинство женщин либо не были достаточно экстремальными, либо обладали опытом, слишком далеким от того, что все хорошо помнили.