Читаем Цветы, пробившие асфальт: Путешествие в Советскую Хиппляндию полностью

Однако мужчины часто смотрели на вещи иначе. Они скорее придавали больше значения хипповским внешним атрибутам и практикам. Для них женщины переставали быть хиппи, когда переставали быть заметными. Мужчины (как и сами женщины) расценивали их уход в семейную жизнь как возвращение в советское общество. Но в отличие от женщин, которые оказывались в этой ситуации, они не тратили много времени на обдумывание этой проблемы. Поэтому полезно будет внимательнее присмотреться к тому, как один хиппи объясняет, почему женщины уходили из движения. Он во многих отношениях повторяет женский нарратив, но в отличие от него уделяет внимание практикам, а не смыслам, одновременно демонстрируя глубоко укоренившееся в советском обществе представление о родах и воспитании детей: «Просто женщине трудно уйти от социума окончательно. Она родила ребенка — это же больница, правильно? Пока беременность — она ходит к врачу. Она же не отрывается от социума. Потом родила в больнице. К ребенку врач приходит, который должен наблюдать его. Потом детский сад. Ей все равно постоянно приходилось сотрудничать с системой социума»[1165].

В то время как на Западе движение хиппи было связано с распространением идей «естественных родов» и помощи акушерок, в Советском Союзе об этом не было и речи, что закрывало саму возможность существования альтернативных форм построения семьи и материнства[1166]. Это фактически ставило женщин в ситуацию «или — или»: в глазах своих хипповских приятелей они могли быть или хиппи, или матерями. А если они были матерями, то это никак не должно было быть заметно. (Справедливости ради, ситуация немного изменилась в 1980‐х, когда дети стали сопровождать своих хипповых родителей на сборы в Царицыно. Но в целом хиппи оставались бездетными. Те же, у кого дети были — а в некоторых семьях даже много, например у Александра Иванова и его жены Нины Легошиной было шестеро сыновей, — могли оставаться на краю хипповской жизни, но не в ее центре.)

Хипповская идеология в Советском Союзе в основном ограничивалась обретением личных свобод. На общепринятую версию семьи она не посягала, отчасти потому, что семья в советском контексте не играла большой роли. Нуклеарная семья, против которой выступали хиппи на Западе, уже была разрушена советским демографическим кризисом послевоенных лет (в результате чего многие семьи состояли из родителя-одиночки) и большим количеством разводов, и это не говоря о революционных нападках на традиционную семью в довоенные годы. И хотя Сталин отменил наиболее радикальные эксперименты, они все же привели к ослаблению семьи как ячейки общества. Поэтому, хотя семья и пользовалась широкой поддержкой в послевоенные годы в Советском Союзе, она не обладала тем священным статусом, который так раздражал многих бунтарей в Штатах и послевоенной Европе. В то же время эксперименты с семьей, проводимые западными хиппи и новыми левыми, которые нашли свое выражение в коммунах, новых формах ухода за детьми и альтернативных образовательных практиках, в Советском Союзе сдерживались отсутствием независимого гражданского общества. У советских хиппи практически не было возможности думать о семье, потому что власти вынуждали их целиком и полностью сосредотачиваться на проблемах выживания и самовыражения. И в довершение всего лексика для озвучивания идеи равенства между мужчинами и женщинами в жизни и труде была оккупирована ненавистной советской системой. У большинства хиппи матери работали, некоторые даже занимали высокие должности. Они официально обладали теми же правами, как и мужчины, причем довольно давно. Каждый год 8 марта вся страна широко отмечала Международный женский день. Поэтому неудивительно, что юные советские бунтарки не смотрели на эмансипацию как на идеологию, которая изменит их жизнь. Благодаря этой эмансипации их матери несли двойное бремя работы и семьи. Благодаря этой эмансипации их матери также получали выгоду от системы, которую хиппи так презирали.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Homo ludens
Homo ludens

Сборник посвящен Зиновию Паперному (1919–1996), известному литературоведу, автору популярных книг о В. Маяковском, А. Чехове, М. Светлове. Литературной Москве 1950-70-х годов он был известен скорее как автор пародий, сатирических стихов и песен, распространяемых в самиздате. Уникальное чувство юмора делало Паперного желанным гостем дружеских застолий, где его точные и язвительные остроты создавали атмосферу свободомыслия. Это же чувство юмора в конце концов привело к конфликту с властью, он был исключен из партии, и ему грозило увольнение с работы, к счастью, не состоявшееся – эта история подробно рассказана в комментариях его сына. В книгу включены воспоминания о Зиновии Паперном, его собственные мемуары и пародии, а также его послания и посвящения друзьям. Среди героев книги, друзей и знакомых З. Паперного, – И. Андроников, К. Чуковский, С. Маршак, Ю. Любимов, Л. Утесов, А. Райкин и многие другие.

Зиновий Самойлович Паперный , Йохан Хейзинга , Коллектив авторов , пїЅпїЅпїЅпїЅпїЅ пїЅпїЅпїЅпїЅпїЅпїЅпїЅпїЅ

Биографии и Мемуары / Культурология / Философия / Образование и наука / Документальное
«Особый путь»: от идеологии к методу [Сборник]
«Особый путь»: от идеологии к методу [Сборник]

Представление об «особом пути» может быть отнесено к одному из «вечных» и одновременно чисто «русских» сценариев национальной идентификации. В этом сборнике мы хотели бы развеять эту иллюзию, указав на относительно недавний генезис и интеллектуальную траекторию идиомы Sonderweg. Впервые публикуемые на русском языке тексты ведущих немецких и английских историков, изучавших историю довоенной Германии в перспективе нацистской катастрофы, открывают новые возможности продуктивного использования метафоры «особого пути» — в качестве основы для современной историографической методологии. Сравнительный метод помогает идентифицировать особость и общность каждого из сопоставляемых объектов и тем самым устраняет телеологизм макронарратива. Мы предлагаем читателям целый набор исторических кейсов и теоретических полемик — от идеи спасения в средневековой Руси до «особости» в современной политической культуре, от споров вокруг нацистской катастрофы до критики историографии «особого пути» в 1980‐е годы. Рефлексия над концепцией «особости» в Германии, России, Великобритании, США, Швейцарии и Румынии позволяет по-новому определить проблематику травматического рождения модерности.

Барбара Штольберг-Рилингер , Вера Сергеевна Дубина , Виктор Маркович Живов , Михаил Брониславович Велижев , Тимур Михайлович Атнашев

Культурология