Цветы, пробившие асфальт: Путешествие в Советскую Хиппляндию

Также стали невозможными тотальные репрессии. Поэтому второе, о чем мы узнаем, изучая советских хиппи, заключается в следующем: антагонистические, казалось бы, силы могут сосуществовать в устойчивых структурах. После того как Хрущев стал выступать как поборник политики социалистической законности, советская контркультура вынуждена была в той или иной степени приспосабливаться к государству, находясь в то же время под его пристальным наблюдением. То есть это означало, что контркультуры должны бросить вызов правящему режиму и одновременно сосуществовать с ним. Хипповской культуре постоянно приходилось проверять, в какой степени она может быть «контр», а в какой должна быть «советской». Иными словами, хиппи вынужденно пересоздавали локальные версии самих себя, которые были способны к выживанию, но при этом обеспечивали бы им антисоветскую идентичность, связывающую их вместе. Одновременно режим искал возможность ограничить влияние представителей контркультуры, при этом не разрушая своего образа общества, лучшего по сравнению с Западом. Некомпетентность официальных властей находилась между этими двумя полюсами. Некомпетентность означала как частые аресты, так и неумение сотрудников милиции определять запах гашиша. Некомпетентностью была картотека комсомольской дружины, озаглавленная «Хипи» — с одной «п», а также поиск лидеров, которых на самом деле не существовало. Некомпетентность означала сбор огромного количества информации при полном непонимании того, чем именно хипповская жизнь так привлекает молодых людей. Непохоже, что КГБ так же смог проникнуть в общество, как восточногерманское Штази, которое, в свою очередь, тоже не смогло сдержать недовольство среди молодежи[1180]. Но одновременно с отчуждением успешно существовала советская социализация, означавшая, что даже советские хиппи не порвали окончательно с советскими установками. В результате у позднего социализма была своеобразная особенность: взаимодействие между официальными нормами и неформальными субкультурами, которые настолько переплелись, что фактически стали одним целым.

В-третьих, история советских хиппи рассказывает нам о том, что контркультуры служили клапаном, через который авторитарный режим мог выпускать пар под контролем (или, по крайней мере, им хотелось так думать), но этот клапан неизбежно влиял на производство пара. Попытка советских властей взять под контроль контркультурные силы, разрешив альтернативной культуре существовать, изменила лицо советского общества — не одномоментно, радикальным образом, а небольшими эволюционными изменениями, которые в совокупности были значительны настолько, что затрагивали основы самого режима. Меры, которые применяли власти для контроля и нейтрализации контркультуры, в итоге неизбежно подрывали официальную культуру уже самим фактом санкционированного существования контркультуры. В сложном взаимодействии культуры и контркультуры, направленном на взаимное выживание, в то же время присутствовали разрушительные силы, затрагивающие всех участников. Этот вывод актуален не только при рассмотрении контркультурных сил в путинской России, но и при анализе молодежных футбольных фанатов в Иране, хипстеров в Китае или Тунисе. Советские хиппи продемонстрировали, что ни малочисленность, ни отсутствие политических амбиций, ни их оттеснение на второй план не означают, что контркультуры не имеют влияния.