Цветы, пробившие асфальт: Путешествие в Советскую Хиппляндию

Не все разделяли презрение к первому поколению хиппи. Кестнер, присоединившийся к сообществу уже после 1974 года, критиковал так называемых «пионеров», которые без всякого почтения относились к «старшим» хиппи и не ценили, через что тем пришлось пройти и чего они смогли добиться. Он тоже был из тех, кто наблюдал Солнце уже исключительно клянчащим деньги на ступеньках кафе, но при этом Кестнер знал и о демонстрации, и о том, какую роль в ней сыграл Юра Бураков. Он считал, что тот заслуживает признательности, хотя уважаемый лидер «был очень-очень далек от того, кем он когда-то был»[397]. Солнце очень хорошо осознавал подобное к себе отношение. В эти дни он много и отчаянно писал. В его коротких рассказах много суицидальных мыслей (которые он приписывал, как водится, своему главному герою), там чувствуется ощущение неминуемой беды, переживания из‐за неверно выбранного пути и напрасно потерянных жизней.

Ил. 23. Сергей Москалев, 1978 год. Фото из личного архива С. Москалева

Даже в середине 1980‐х, когда Григорий Казанский познакомился с московскими хиппи, раскол внутри сообщества все еще существовал, и это раздражало людей.

«Между нашими тусовками произошли разногласия», — высокомерно ответил Красноштан, а Шмельков матерно заругался. Красноштан продолжил: «Это было в 1976 году, когда Москалев и иже с ним ушли в Вавилон (имелось в виду, я знал, кафе «Аромат»…), а наша пьяная тусовка осталась здесь. Не понравились мы им, понимаешь ли. Интеллигенция, блин…»[398]

Упомянутый Сергей Москалев был тогда совсем юным (1958 года рождения). Он родился на Арбате и чуть ли не с детства восхищался хиппи, которые собирались в квартире по соседству. Скоро он стал одним из лидеров и организаторов всероссийской Системы[399]. Во время нашего с ним интервью Сергей согласился с тем, как Красноштан оценил ситуацию тех лет, хотя явно старался найти слова помягче:

Когда мне было восемнадцать, я стал ходить на Тверскую, где памятник Пушкину и кафе «Аромат». Я жил на Арбате, мне было очень близко и удобно, я приходил туда. Было разделение: люди, которые собирались у памятника Пушкину, были любители выпить, портвейн и прочее. Несмотря на какие-то интеллектуальные вещи, люди любили выпить. Те хиппи, которые собирались в кафе «Аромат», они были более стильные. Они были художниками, поэтами. Но они предпочитали наркотики, траву — то есть такая психоделическая культура[400].

Сам Москалев собирался найти для себя третий вариант хипповства: без алкоголя и наркотиков, но с вегетарианством, йогой, медитацией, восточной религией и, наконец, суфизмом.

Москалев был выходцем из типичной для московских хиппи среды: его дедушка и бабушка приехали в Москву по линии первого партийного призыва в середине 1920‐х. Впоследствии они были репрессированы, о них в семье предпочитали не вспоминать. Все, что от них осталось, — это хорошая квартира в центре Москвы и тяга к знаниям и лучшей жизни, передававшиеся из поколения в поколение. Поэтому для Сергея было важно думать о себе как об интеллектуале, опираясь на определенные маркеры, которые приближали его к высокой культуре шестидесятых: «У меня были друзья, которые читали Булгакова, „Мастера и Маргариту“, доставали журналы, читали иностранную литературу — Кафку например. То есть, понимаете, всегда в нашей советской культуре существовал очень тонкий интеллектуальный слой, переводились книги, Альбера Камю, экзистенциалистов французских и так далее»[401]. Так что неудивительно, что юный Москалев выбрал Вавилон, а не Пушку. Сергей искал более богемное, более безупречное движение. Свою, новую Систему он называл «движением недвижистов». (Юра Доктор придумал другой термин — «надвижисты», который появился из отрывка хипповской прозы и звучал приблизительно так: «Мы двинемся на центр, из „Аромата“ на улицу Горького, своей культурой. Надвинемся своей культурой и будем зваться „надвижистами“»[402]. Но ни первый, ни второй термин надолго не прижились.) В итоге данное Солнцем название — «Система» — победило, и хотя новое поколение хиппи какое-то время говорило о себе как о «Второй Системе», вскоре порядковый номер был отброшен — как была Система, так и осталась. Москалев был прирожденным и непревзойденным организатором, который быстро переосмыслил и перестроил сообщество не только московских хиппи, но и всесоюзное. Отметим, что в интервью он всегда уважительно отзывался о Солнце, возможно, потому, что в его представлении хиппи были объединены общинной жизнью (он организовал в подмосковной деревне коммуну, которая просуществовала дольше, чем большинство других), и потому, что он осознавал определенную степень духовного родства с первым лидером Системы.

Ил. 24. Геннадий Зайцев, 1977 год. Фото из архива Г. Зайцева (Музей Венде, Лос-Анджелес)