Цветы, пробившие асфальт: Путешествие в Советскую Хиппляндию

Одновременно с вхождением Москалева в мир советских хиппи в других городах тоже прошла смена поколений. В Ленинграде приобрел известность Геннадий Зайцев — младший брат Игоря Зайцева, стиляги и любителя джаза, и Владимира Зайцева, одного из ранних ленинградских битломанов. Как и Москалев выросший в семье врачей, Гена тоже считал себя интеллигенцией. Как многие ленинградцы, он гордился своими петербургскими корнями, насчитывающими четыре поколения[403]. И так же, как у Москалева, в его семье были репрессированные — его дедушка с отцовской стороны был раскулачен и сослан, но дома о прошлом не говорили. Тем не менее молодой Гена рано стал бунтовать против официальных норм. По его словам, в возрасте 14 лет он вдруг осознал: советская жизнь не для него. Его вдохновляла головокружительная смесь из Высоцкого, «Битлз» и репортажей из революционного Парижа 1968 года, но при этом никаких определенных политических взглядов у него еще не было. Приблизительно с 1974 года Гена стал связующим звеном между ленинградской Системой и рок-сценой, которая в Ленинграде представляла собой достаточно обширное, но тесно спаянное сообщество музыкантов, андеграундных писателей, художников-нонконформистов, диссидентов и позднее панков и глэм-рокеров, а также всех остальных, кто любил собираться в кафе «Сайгон»[404].

Миша Бомбин из Риги был третьим крупным организатором Второй Системы. В отличие от Москалева и Зайцева, он не был новичком — родившийся в 1951 году, он хипповал еще с конца 1960‐х и был скорее ровесником хиппи первой волны. Его родители были убежденными коммунистами, несмотря на непростую судьбу: отец, карел по национальности, во время войны попал к фашистам в плен, был послан на работы в Финляндию, а после возвращения в СССР его исключили из партии и отправили в штрафной батальон на фронт. После ранения он вернулся домой в Ленинград и обнаружил, что его место занято другим человеком, поскольку официально он числился пропавшим без вести. Он переехал в Латвию, долго и мучительно добивался восстановления в партии, но веру в советскую систему не потерял и с большой неприязнью наблюдал, как его сын становится нонконформистом. Мать Бомбина родилась в русской семье, давно поселившейся в Латвии, в юности принадлежала к независимой студенческой корпорации, в советское время тайно ходила в церковь. Поначалу она враждебно относилась к хиппи, но потом приняла увлечение сына, решив, что это такой особый путь к христианству. Интересно, что семейная история Бомбина очень похожа на историю другого хипповского лидера: таллинец Сассь Дормидонтов тоже был из русской семьи, давно осевшей в Эстонии. Мне кажется не случайным, что советские молодые люди с очень сложным, иногда даже политически конфликтным наследием решительно приняли транснациональную, трансгосударственную идею Системы. Сам Бомбин знал о непростой истории своей семьи. Сочетание отцовской искренней приверженности коммунизму и духовной силы веры матери подготовили его к хиппи, в которых он видел «попытку возвращения к корням раннего христианства»[405].

Ил. 25. Михаил Бомбин, конец 1970‐х или начало 1980‐х. Фото из архива Г. Зайцева (Музей Венде, Лос-Анджелес)

Бомбин впервые услышал о существовании рок-музыки и хиппи в школе. И вскоре уже его собственная хипповская компания тусила в Межапарке (Mežaparks), на «Кольце» — в конце трамвайной линии, где рельсы делают большую петлю. Местные русскоговорящие дети из семей военнослужащих, интересующиеся хипповством и алкоголем, сидели на перилах у круга. Они знали, что в центре города собираются латыши-хиппи, но не особо стремились к общению с ними. После школы Бомбин попал в армию, где его, конечно же, обрили налысо. А после того, как замполит нашел его «волосатую» фотографию «с гражданки», его жизнь стала мало отличаться от исправительных работ в тюрьме. Из армии, по его словам, он «вышел необратимым пацифистом, возненавидел советскую власть и приобрел устойчивое отвращение к парикмахерским»[406]. Когда в 1972 году он вернулся в Ригу, компания, собиравшаяся у трамвайного круга, начала распадаться — как он выразился, они буквально спились, повторив московский сценарий. Но появились другие люди, которые стали приходить на «Кольцо» в Межапарк, а потом и домой к Бомбину. Национальный аспект, разъединяющий русскоязычных хиппи и латышей-хиппи, ощущался все меньше, одновременно все больше гостей приезжали из других мест — литовцы, москвичи, ленинградцы, белорусы и украинцы. Они знакомились как с детьми рижской русской элиты, так и с местными хиппи, такими как Андрис Эзергалис (Andris Ezergailis), который во Второй Системе был известен под прозвищем Памп и которого ежегодно навещал его московский друг Сеня Скорпион.