Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй (金瓶梅)

Сын хозяйки, Ван Чао, к тому времени вырос в здоровенного детину и носил мужскую прическу, но ходил пока в холостяках. А спал он в соседней с ними комнате.

На другой же день Цзиньлянь нарядилась как и прежде, подвела брови и, встав у занавески, начала присматриваться к прохожим. От нечего делать она садилась на кан. То принималась пудриться да румяниться, а то начинала перебирать струны лютни. Когда же старуха уходила из дому, Цзиньлянь играла в домино или шашки с Ван Чао. Хозяйке было не до нее. Она либо муку сеяла, либо корм ослам задавала. А Цзиньлянь, целыми днями не отходившая от Ван Чао, увлекла парня.

Дождется бывало Цзиньлянь, когда старуха уляжется, встанет — будто малую нужду справить, — а сама в соседнюю комнату и прямо на кровать, к Ван Чао под бок. Проснется старуха, прислушается.

– Что это там за скрип? — спрашивает.

– Да это кот мышку под ситом ловит, а она пищит, — отвечает Ван Чао.

– Да! И мукой с отрубями обзаведешься, а душе все равно нет покою, — пробормочет спросонья старуха. — В ночь-полночь будят, грызуны проклятые! Спать не дают.

Немного погодя опять ее кроватный скрип разбудит.

– А это что еще за скрип? — спрашивает.

– Да это кот мышку поймал, — отвечает сын. — В щель под каном залез и наслаждается.

Приложит старая Ван ухо к кану. И верно, кот с мышью возится. Тогда только угомонится старуха. А Цзиньлянь натешится с молодцом, прокрадется и юркнет потихоньку под одеяло.

Вот несколько стихов с двойным смыслом про такую мышку:

Бледно-серая мышка,
незаметный зверёк,
обаяшка и пышка,
хватких глаз уголёк.
Бедной мышке непруха —
сирота-сиротой!
У хозяйки под ухом
ее скромный постой.
Гложет чёрствую корку,
холода нипочём!
Глядь, уж вырыла норку,
застелила парчой.
Заточила резочки,
ковыряет изюм,
яшму вставила в мочки,
а с хозяйкой — сю-сю.
Кутерьма среди ночи —
тишина на заре…
Глядь, хозяйкин сыночек
уж в мышиной норе.

Когда прослышал однажды Цзинцзи, что Цзиньлянь прогнали и что сватает ее старая Ван, взял он две связки медяков и направился к старухе. Застал ее около ворот, где она собирала ослиный навоз. Цзинцзи подошел к ней и отвесил поклон.

– Чего ты хочешь, сынок? — спросила Ван.

– Пройдемте в дом, там и поговорим, — предложил Цзинцзи.

Ван пригласила посетителя, и они вошли в дом, где Цзинцзи снял с глаз противопылевую повязку и обратился к хозяйке:

– Позвольте спросить, не вы ли сватаете Пань Шестую, одну из жен почтенного господина Симэня?

– А вы кто ей будете?

– Не скрою, почтеннейшая, я ее брат, а она мне сестра.

Старуха смерила его глазами.

– Какой такой брат! Нет у нее никакого брата. Ты мне голову не морочь! Ты, должно быть, зять Чэнь, не иначе! Летит всякая мошкара на приманку. Только ты ее у меня не получишь.

Цзинцзи улыбнулся, достал из-за пояса две связки медяков и выложил перед старухой.

– Это вам, мамаша, пока, на чай сгодятся, — проговорил он. — Дайте мне на нее хоть взглянуть. Потом я вас щедро награжу.

Завидев деньги, старуха принялась ломаться.

– Нечего о награждениях поминать! — отвечала она. — Матушка хозяйка наказала никого посторонних к ней не пускать. Не сойти мне с этого места. Но если тебе так хочется повидать пташку, пять лянов серебра выкладывай. Еще раз придешь, еще пять потребую. А взять задумаешь, сотню лянов стоить будет, не считая десяти лянов за сватовство. И зря нечего торговаться! А эти твои медяки в реку брось — не колыхнут воды. С ними тут делать нечего!

Понял Цзинцзи, что старуху так не уговоришь, вынул из прически пару увенчанных золотом серебряных шпилек весом в пять цяней, согнул, как у резаного петуха, ноги и опустился перед Ван на колени.

– Примите, матушка, прошу вас! — умолял он. — На днях еще лян донесу. Не обману. Дайте только увидеться. Поговорить надо.

Старуха, наконец, смилостивилась и забрала медяки со шпильками.

– Пройди! — сказала она. — Как поговоришь, выходи. И чтобы у меня не рассиживаться, глазки не строить! А обещанный лян завтра принесешь.

Старуха отдернула занавес, и Цзинцзи вошел во внутреннюю комнату.

Цзиньлянь сидела на кане и шила туфельку. Увидев Цзинцзи, она отложила шитье. Они оказались рядом.

– А ты хорош! — начала она с упреков. — Что ты со мной сделал! Нет у меня теперь ни деревни впереди, ни постоялого двора сзади. Заварил кашу, а кто расхлебывать будет? Меня опозорил, ненависть ко мне вызвал, а самого и след простыл? Навестить не придешь. Разогнали нас, баб, одну туда, другую сюда. А все из-за кого!

Она ухватилась за Цзинцзи и зарыдала. Старуха, опасаясь, как бы не услыхали соседи, одернула Цзиньлянь.