Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй

– О почтеннейшие покровительницы, бодхисаттвы в миру![1644] – обратился к ним инок. – Живущие в роскошных дворцах и хоромах, вы стали первозванными избранницами схода под деревом с драконьими цветами.[1645] Я, бедный инок, пришедший с Пятигорья. Собираю доброхотные пожертвования на возведение обители Высоких Подвигов Десяти Владык и Трех Сокровищ Учения.[1646] Уповаю на бодхисаттв-благодетелей со всех десяти концов света,[1647] кои щедро сеют на ниве добродетели, жертвуют свои сбережения на великие дела, творят добро, за которое воздастся в грядущей жизни. А бедный инок всего лишь странник.

Выслушала Юэнян монаха и кликнула Сяоюй.

– Ступай принеси из спальни монашескую шапку, пару туфель, связку медяков и меру риса, – наказала она.

Юэнян, надобно сказать, всегда охотно привечала послушников Будды – и трапезы устраивала, и на монастыри жертвовала. На досуге с усердием отдавалась шитью монашьих шапок и туфель, чтобы при случае одарить иноков.

Сяоюй вынесла, что просили.

– Кликни наставника и отдай ему, – сказала Юэнян.

– Эй ты, монах! – не без кокетства позвала горничная. – Гляди, сколько тебе всего жертвует госпожа! Чего стоишь, как осел? Поди да в ноги поклонись благодетельнице.

– Ах ты, греховодница паршивая! – заругалась на нее хозяйка. – Ведь это же инок, ученик Будды! Как ты смеешь, вонючка несчастная, поносить его, не имея к тому ни причины, ни повода?! Не будет тебе счастья, негодница, а беду на свою голову накличешь.

– А чего он, матушка, на меня глаза-то пялит, разбойник? – засмеялась Сяоюй. – С головы до ног оглядывает.

Монах обеими руками принял подношения.

– Премного вам благодарен, милосердные бодхисаттвы, за ваши подаяния, – проговорил он, кланяясь.

– Вот невежа, этот лысый болван! – возмутилась Сяоюй. – Нас вон сколько, а он двумя поклонами отделался. Почему мне не поклонился?

– Хватит тебе глупости-то болтать, паршивка! – опять одернула ее Юэнян. – Он же из сыновей Будды и не обязан раскланиваться.

– Матушка! – не унималась горничная. – Если он сын Будды, кто ж тогда дочери Будды?

– Монахини – вот кто.

– Значит, и мать Сюэ, и мать Ван, и Старшая наставница, да? Они дочери, а кто ж зятья Будды?

– Будь ты неладна, блудница! – Юэнян не выдержала и рассмеялась. – Дай только волю, язык у тебя так и чешется сказать что-нибудь непристойное.

– Вы, матушка, только и знаете меня ругать, а лысый разбойник с меня глаз не спускает. Вон как зенки таращит!

– Приглянулась ты ему, должно быть, – заметила Юйлоу. – Он тебя от забот мирских хочет избавить, вот и приглядывается, как бы взять.

– Я бы пошла, только взял бы! – отвечала Сяоюй.

Женщины рассмеялись.

– Болтушка! – проговорила Юэнян. – Над монахами потешиться да над Буддой покощунствовать – это ты умеешь.

Монах поднял голову, на макушке которой возвышались три почитаемых будды, выпрямился и пошел.

– Меня одергиваете, матушка, а видали, как он опять в меня глазищами вперился? – спросила горничная.

Вот стихи, говорящие о доброхотном пожертвовании Юэнян:

Живя вдовою
чтите заповедь.
И головою
тихо за полночь
на горизонте
ища луну,
не опозорьте
звёзд седину.
Пусть не коснутся
вас облака,
Пускай вернутся
в свой балаган.
С ветрами бойки,
резвы они,
и так не стойки,
так не верны.

Так, разговаривая у ворот, женщины заметили тетушку Сюэ. Она подошла к ним с корзинкой искусственных цветов и поклонилась.

– Какими судьбами? – спросила Юэнян. – Пропала, и ни слуху ни духу.

– И сама не знаю, чем занята была, – отвечала Сюэ. – Эти дни у надзирателя господина Чжана Второго с Большой улицы сына женила. Племянницу господина Сюя с северной окраины взял. Мы с тетушкой Вэнь сватали. Вчера, на третий день, такой пир задавали! До того закружилась, что даже к господину столичному воеводе выбраться не пришлось. А его младшая супруга меня звала. Обиделась на меня, наверно.

– Ну, а сейчас далеко ли путь держишь? – поинтересовалась Юэнян.

– По делу к вам, почтеннейшая, – говорила сваха.

– Тогда пройдем в дом, – предложила Юэнян.

Она проводила сваху в свои покои и предложила присаживаться.

– Вы, почтеннейшая сударыня, должно быть, еще не знаете, – начала, выпив чаю, Сюэ. – Ведь ваш сват Чэнь помер. В прошлом году прихватило, и не встал. Сватьюшка ваша сына в столицу вызвала – вашего зятюшку, стало быть, – гроб сюда перевезли и все имущество. С нового года как воротились. Панихиду отслужили и в родовом склепе похоронили. Если бы вы, почтеннейшая, знали, наверное тоже соболезнование выразили и почтили бы память усопшего. Не так ли?

– Если б ты пришла да сказала, – подтвердила Юэнян. – Откуда я могла знать?! До нас и слухи не дошли. Знаю только, что Пань убита. Деверь ее зарезал. Говорили, вместе со старой Ван похоронили. А что потом было, не слыхала.