Цветы в Пустоте. Книга 1

Кошмары становились все изощреннее, все болезненнее. И в большинстве из них теперь фигурировал Аргза: Аргза, долго и жестоко убивающий по его приказу Хенну; Аргза, тянущий его за собой в бездонную пропасть и разбивающийся вместе с ним о скалы; Аргза сломленный и подавленный; Аргза, превращающийся в гигантское взбешенное чудовище, поедающее всех без разбору и спрашивающее Сильвенио, за что ему такая участь; Аргза, командующий, опять же по его приказу, непредставимо масштабной атакой на Эрлану до полного ее уничтожения. Иногда, для разнообразия, Аргзы в кошмарах не было, но Сильвенио не сказал бы, что это приносило хоть какое-то облегчение: тогда Близнецы старались, как могли, компенсировать этот «недостаток». В одном из таких снов он был пациентом психиатрической лечебницы на Старой Земле, которому привиделось, будто он какой-то там эрландеранец и непонятный Хранитель Знаний, бредящий о несуществующем будущем с космическими кораблями и магией; в другом Близнецы все-таки, как и обещали, сделали его серийным маньяком-убийцей; в третьем он был наркоманом в последней стадии, побирающимся под мостом на свалке незнакомой ему пиратской планеты и продающим свое тело за дозу всем желающим. И так далее и тому подобное.

Однажды утром (или днем, или вечером, или ночью) ему показалось, что он проснулся от звуков пения, чего, конечно же, быть просто не могло. Но, открыв глаза, он убедился, что слух его не обманул: Близнецы действительно пели. В этот момент они меньше всего на свете походили на тех, кто безжалостно пытал его все это нескончаемое время. Голоса их – чистые, звучные, хрустальные – лились чудесной завораживающей мелодией. Песня на непонятном языке то взлетала в холодные просторы космоса, согревая пустоту лучами солнца, то стекала водопадами света к вымершим древним планетам, одаривая их дыханием жизни; песня эта была крылатой и свободной, смелой и ласковой, смеющейся и уютной одновременно. Сильвенио бездумно слушал. Пожалуй, чуть ли не впервые в жизни он не думал ни о чем плохом: просто впускал песню в свое сердце, и оно снова забывало испытанный ужас и страх, а тело забывало о боли и жажде. Близнецы, одинаковые еще больше, чем когда-либо – обычно Лилей забирал волосы в хвост, а сегодня тоже распустил их, как сестра, – одним сплошным золотисто-голубым небесным видением сидели на полу кабины, в такт мелодии водя сияющими красными гребешками по волосам друг друга, и улыбались, прикрыв глаза, так кротко, что все иконописцы мира, наверное, могли бы удавиться за эти две улыбки. Даже поцелуй, которым эти двое наградили друг друга по завершении этого странного ритуала расчесывания, мог бы показаться почти целомудренным.

Но песня закончилась, а с ней закончились и чары. Сильвенио вспомнил, кто он и где он, вспомнил, что его ждет здесь и что он уже пережил. Возвращаться к реальности было очень болезненно. Тем временем Близнецы повернулись к нему, и он ожидаемо напрягся, предчувствуя новый кошмар.

– Не бойся, – сказала Лилео. – Сегодня играть не будем.

– Только не сегодня, – сказал Лилей. – У нас особенный день.

И хором они добавили:

– Мы называем это «День добрых дел», который мы проводим раз в году. Сегодня тебе ничего не угрожает, бедненький мотылек.

Они встали и подошли к нему, опустились возле своего пленника на колени. Улыбки их все еще были участливые и открытые.

– Чего ты хочешь? – спросили они снова хором.

Он внимательно посмотрел на них. В чудеса он все еще не верил, но… попытаться стоило. Поэтому он неуверенно произнес:

– Я хочу, чтобы вы меня отпустили…

Разумеется, на это не стоило и рассчитывать.

– Пф! – фыркнул Лилей. – Это неинтересно!

– Ты просто сам не знаешь, чего хочешь, – фыркнула Лилео.

Он вздохнул. Конечно, даже добрые дела они понимали по-своему.

– Тогда можно мне хотя бы стакан воды? Чистой воды, я имею в виду… я был бы вам очень признателен…

– Ерунда, – перебила Лилео. – Мы можем принести тебе еще крови, если хочешь пить.

– Загадай чего-нибудь получше, – посоветовал Лилей.

– Я… я не знаю… может быть, вы… вы дадите мне просто отдохнуть?

Тут они просияли и кивнули, вот только от выражений их лиц у Сильвенио все сжалось внутри.

– Точно-точно! Сестренка, мы же знаем, чего бы он на самом деле хотел, правда?

– Правда-правда, братик! Чур я – к голове!

Они быстро заняли позиции: Лилео пробралась ему за спину и обхватила сзади голову ладонями, а Лилей начал его раздевать, нависая сверху, и… и его черты стали меняться. На глазах у Сильвенио Лилей наращивал мышцы, становился выше и шире в плечах, кожа покрывалась многолетним загаром и врожденной смуглостью, волосы темнели и выпрямлялись, черты лица ужесточались и заострялись, а глаза из красных стали совсем черными. Сильвенио непроизвольно дернулся, едва не заехав затылком по носу прижавшейся к нему Лилео: это было уже слишком.