Цветы жизни (СИ)

— Зачем? — обронил я, отставив банку обратно на крышку и принявшись апатично снимать тонкую паутину с гербария в треснувшей от горлышка до дна вазе.

— Ты красиво играешь! Я хочу так же!

— Зачем?

Повторный вопрос заставил Рей хорошенько призадуматься над ответом. И правда, зачем восьмилетней бездомной девчонке азы игры на рояле? Где она сможет применить эти знания, откликнись я на её просьбу? С нашим кочевым образом жизни дом этот мы рано или поздно покинем, и далеко не факт, что в новом нам вновь встретится этот инструмент. Даже попадись он ей, что ей делать с ним? Как и я выжимать кривые мимонотные звуки? Зарабатывать этим «талантом» на улице она не сможет, на кой-чёрт тогда он ей? Мой вопрос справедлив.

— Я хочу быть, как ты.

Я тихо посмеялся ответу, от горечи почти не размыкая губ. Тоже мне, нашла пример для подражания!

— Ты делаешь хорошие вещи. Я тоже хочу их делать, — решила она вконец добить меня. Знала бы она, что я этими самыми руками без колебаний и сожалений убил в том году человека…

Пальцы мои, лениво собирающие паутину с отцветших безымянных цветков, были в трещинах, сухие, с покрасневшими после последнего махача с Дэмероном костяшками. Придурок прав — этими руками только морду ему и начищать. Да и моя старая учительница по музыке ужаснулась бы тому, какие звуки я извлекал сейчас, следуя за воскрешённой в памяти мелодией. А Рей… Тугоухая малявка не улавливает худое качество звука, радуясь всего-то его наличию в безмолвном доме. А может и права она в чём-то: я ведь зачем-то сел играть, хотя знал, что инструмент расстроенный и поломанный. Порою лучше слышать грустную неумелую мелодию, чем беспомощно внимать ледяной декабрьской тишине.

— Этот рояль сломанный. На нём играть-то нельзя, не то, что учить, — я прекратил мучить паутину, наконец, очистив от её савана сухие цветы. Теперь стал лучше виден их цвет, вытравить который не смогло даже время — бордовый с солнечной желтинкой.

— Но ты же сел за него.

— От скуки.

Рей поникла, взглянув на свои крохотные пальчики в перчатках и на десятки чёрных и белых клавиш.

— А я ничего не умею делать, когда мне скучно…

Я взглянул на неё получше. Обиды в тоне или облике нет — малявка растеряна. Странно устроен человек: когда он ничего не делает, ему всё равно требуется чем-то себя занять. Девчонка неосознанно лжёт самой себе: неумение чем-либо заполнить скуку несёт с собой отсутствие этой самой скуки.

Изредка я покупал или воровал Рей детские книжки, и она их проглатывала пищу для ума почти так же быстро, как и пищу для желудка. Причем неважно, были ли это художественные рассказы или учебники по языку и математике. Она хотела узнавать этот мир, его законы и правила, даже если начиналось для неё всё пока с малого — языка, чтения и счёта. Эта девочка всей душой тянулась к знанию. Совсем не от скуки. Не потому, что я толкал её к нему или тащил силком. А во что я только что превратил когда-то любимую мною музыку? Процесс, бессовестно поставленный мною на место ничегонеделания. Отвлечение от пустой головы, желудка и замерзающего сердца…

Замерзающего — не значит черствеющего, скорее, устающего, как марафонец, подбегающий к назначенному финишу. Я не становился злее или грубее в моменты, когда внешние условия к тому располагали, радовался своей высокой ответственности, своему выбору заботиться о ком-то как бы трудно мне ни было. И я точно не хотел облажаться в главном деле моей жизни…

Из этого желания вытекала одна простая истина, закономерный вывод: я должен уйти. В сторону — не из жизни, как это случилось с Митакой и Хаксом. Да, я тоже за прошедший год жутко выдохся, как и они в своё время, а на улице вновь злодействует зима, с которой очень трудно достойно сражаться. Но к этому декабрю я понял одну очень простую вещь, нашёл ответ на то, что до сих пор не укладывалось у меня в голове. Как предыдущие лидеры, уходя, смогли переступить через чувство долга, взращенное в них любовью к людям? Ещё одна дикость, но не это ли самое чувство загоняло меня в могилу? Смешно! Ужасно! Скорбно! Даже не алкоголь, как я ожидал, или хотя бы сигареты. И не холод или голод, хотя и они порой вносили свой пронизывающий ночной и промозглый вклад.

Самая большая трудность в жизни главы семьи, это чувство неуверенности в том, что ты всё делаешь правильно. Где-то ошибся, просчитался — и пару мальков загребли копы. А в другой раз кто-нибудь слёг от болезни, схуднул до критической нормы, промёрз до костей. Разумеется, ты стараешься подобного не допускать и пресекать возможности подобных исходов, но постоянство — не то слово, чтобы им распоряжались дети улиц, как и спокойствие — слово недозволительное для стоящего у руля. Переезды, нерегулярные приёмы пищи, кому-то не хватает одежды — всего не предусмотреть и не предотвратить, как ни старайся. А старался я так, что из кожи вон лез. И всё же, при всех успехах, этого было недостаточно. Вдвойне больно признавать, что не условия жизни мешали воплощению лучшего, а я…