Цветы жизни (СИ)

Вот так случайно я сделал этот страшный выбор. Картина, как Рей оставляет меня в высотной могиле и пытается спуститься самостоятельно, оскальзывается и с криком летит вниз, утекала из сознания со скоростью тающих льдов по весне, плывуче медленно и с жутким треском — так разрывалось при её виде моё сердце. Выбор между её жизнью и её смертью — это и выбором-то не назовёшь. Я могу долго ругать жизнь с вечно пьяными родителями, уповать на органы, которые быть может опомнятся и спасут её от них. Бояться приютов, где ей наверняка придётся туго, где её могут обижать, смеяться над ней, дразнить. Но о чём я мыслил, и это ещё больше вгоняло меня в дрожь похлеще ночного мороза, так это об её уходе из этого мира. Мира, с которым, возможно, ничего и не случится, если он лишится одного маленького человечка, но который опустеет на одну прекрасную душу. Поэтому люди сокрушаются о том, когда от них уходит добросердечный человек — он не просто «украшал» наш мир, он делал его чуточку лучше своим существованием. Дальше распиливайте его жизнь на что хотите — слова, дела, поступки, взаимовыручка, помощь в любую минуту. Но факт остаётся фактом. Он ушёл и кому-то уже не будет сказано доброе слово, не протянута рука помощи, не подарена такая долгожданная и спасительная в своей красоте и искренности улыбка. А мой динозаврик тянул ко мне свои светлые лапки раз за разом так, что не сосчитать, сколько раз эта кроха спасала меня. Своим вниманием, своей игривостью, жаждой знаний, чем-то родным, порою похожим на меня, любопытством и способностью не унывать, быть всегда рядом.

А что я? Кроме своего тепла и украденного черствого печенья я ничего не мог ей дать этой ночью. Ничего. От меня требуется только, чтобы тепловая батарейка не села раньше времени, на иные чудеса я был, увы, не способен. Да и это мог ли совершить — не знаю.

Из-под закрытых век зачем-то потекли слёзы. У меня и тогда, когда я забирал её с крыльца родительского дома не было ничего стоящего, что я бы мог ей дать, но в эту дикую, свирепую ночь я как никогда хотел положить к её ногам весь мир. Желание, предающее блаженный покой. Все тёплые страны, все лунные ночи, бесконечные ласки океанов и шёпот гор — я хотел увидеть это сам и провести её за собой. Отодвинуть с её пути все преграды, прогнать все бури, обогнать ветра и спустить на своих руках в зелёные долины. Я хотел предложить ей то познание мира, что идёт не со страниц книг, а из мест, где эти книги обретали жизнь. Из жилых домов и квартир, с крылечек лесных уютных построек и никем непознанных пляжей. Я хотел мечтать в этот миг вместе с ней. Оживить её мечты, разделить свои с ней. Хотел оказаться рядом с ней на том самом необитаемом острове в Африке, где море бананов и нет бед. Боже, я говорю, как семилетка! И пусть. Жизнь к тому и толкает в момент, когда ты стоишь на грани потери не то себя — и я сейчас не про смерть — не то чего-то более важного, сопящего у тебя на руках.

Как будто этой тонны несбыточных мечтаний мне было мало, пришлось встретить и выдержать новый удар из прошлого. Разом вспомнились все комнаты в моём старом доме, доме Хана и Леи. Все шторы и занавески, шкафы из дорогого тёмного дерева, домашняя библиотека и камин, так редко разжигаемый хозяевами; широкие светлые окна и необъятная столовая. И вместе с роскошной пустотою интерьера вспомнились и события, однажды в нём происходящие. Праздники и семейные ужины, скандалы и ссоры, ласковый, вечно извиняющийся за что-то взгляд матери, строгие, вечно чего-то от меня ждущие глаза отца.

Да, именно так. Взгляд матери, но у отца я помню только его глаза. Какая душа скрывалась за ними, что он хотел мне сказать в моменты, когда я раз за разом его разочаровывал, когда крик не приносил ничего, кроме головной боли, а оплеухи оставляли после себя лишь красные щеки. Сказал не так, сделал не так, подумал не так. Хотел ли, чтобы я был на него похож или помирал от презрения к самому себе, желая для меня лучшего? Спустя четыре долгих года я так и не знаю ответов. Как и о моей красавице-страдалице матери. Что её так крепко держало подле такого тирана и собственника, как мой папаша? Та самая любовь? Если так, то и эта задача остаётся для меня нерешённой. Что хорошего в такой безусловной любви, если она петлёй на шее душит и душит тебя, а ты всё боишься расстаться с ней, выбирая годами жить задыхаясь. Лея не справилась. А вот я свою петлю, знак бесконечности, сложенный пополам в двойной толщины кольцо, к своему счастью сумел сбросить. К своему счастью… Так ли это? Вопрос, от которого я бежал столько лет как ошалелый, предчувствуя, что в один страшный миг он меня всё же нагонит и покажет свою непреодолимую силу. Силу семейных уз, крови, родства и им подобных вещей. Жалею ли я, что сбежал из дома?

В момент, когда я намеревался дать себе сиюминутный ответ, будь то да или нет, из ночного свежайшего воздуха вдруг выросла огромная пауза.