Цветы жизни (СИ)

Следующие пару суток я провёл маясь всем, чем только можно: повышенной температурой, болями в голове, спине, животе и в груди, но самое худшее из всех тревог и недугов — страх неизвестности, что же будет дальше со мной и Рей. Приют… Я против воли стал настраивать себя на худшее. Если всё сложится удачно и мы с Рей покинем стены больницы вместе и в одном направлении, то мне-то торчать там всего год до совершеннолетия, а ей целых десять! Но решать проблемы я выбирал по мере поступления.

Дурацкие отпечатки, под шумок снятые копами, упорно не желали выходить из головы, пока я поедал свой обеденный суп, как вдруг на последней ложке меня осенило, что к чему, и я подавился, закашлявшись… до жути не вовремя! Дверь открылась и в палату вошли, видимо, те самые полицейские, что искали со мной встречи в минувшие дни, судя по их довольным моим бодрствованием и вменяемостью, плотоядным взглядам. Сегодня, кажется, пятый день моего пребывания здесь, и похоже, что добрая доктор Клэр заключила, что я, наконец, уже пригоден к серьёзным разговорам, пусть и валяюсь весь день в постели. Завтра я должен буду встать на ноги, а уже этим вечером она обещала привести ко мне Рей — поскорее бы увидеть её!

Осколок, отколовшийся от пока несбывшегося — но надеюсь, что сбыточного — ожидания, полоснул по сердцу: внутри страшно защемило, да так, что всю грудную клетку сковало и перетянуло, до боли. Я весь напрягся, думая о моей малышке и леденящей душу догадке, молясь, чтобы она не подтвердилась, нутром, однако, чуя, что сейчас зазвучат первые ноты моей, что называется, спетой песенки…

— Здравствуй, Кайло. Вижу, тебе уже лучше? — вопреки интонации вопроса, мужчина не стал дожидаться ответа. Я, как приличный человек, вытер рот салфеткой и, не став убирать столик-поднос с пустой тарелкой, словно боясь открыться перед врагом, лишившись своего деревянного щита, молча уставился на него и его коллегу.

— Меня зовут детектив Бейл, это детектив Харди, — он кивнул на девушку в таком же строгом и невзрачном костюме, как и у него самого. — У нас к тебе есть пара вопросов, доктор Клэр говорит, что ты в состоянии сейчас на них ответить? — он вежливо округлил вопросительной интонацией остроту грядущего. Наверняка, где пара вопросов, там и все десять и двадцать, но в любом случае, лучше сразу со всем разобраться, чем оттягивать неизбежное. Чёрт! Допрос ещё не начался, а мои щёки уже полыхают дай боже!

— Конечно. Слушаю, — кивнул я, стараясь не скрипеть зубами от бессильной злости. Господи, только бы не разрыдаться перед ними! Сердце вновь болезненно скульнуло при мысли о моей Рей. Прости меня, малышка…

— Хорошо. Тогда начнём с главного вопроса, который может всё ускорить. Сам признаешься или тебя подтолкнуть?

— Второй вариант, — процедил я, едва сдерживая дрожь отчаяния, страха и гнева.

— Как скажешь, — Харди разочарованно повела бровью и выудила из внутреннего кармана пиджака прозрачный пакет с чётко видимым в нём предметом. — Знакомая вещица? — от её одновременно игривого, делового и издевательского тона мурашки пошли по спине. В пакете лежал пистолет. И разрази меня гром, если это не тот самый, который мы с Хаксом сто лет назад спёрли из чужого открытого сейфа, прокравшись в дом всего лишь за едой. Тот самый, что служил нам при случае отличным пугачом. Тот, из которого было произведено всего три выстрела — в плечо, грудь и голову. Убийство убийцы. Я помнил, что ещё немного, и я бы сам тогда отправился за ним…

Я молчал рыбой, чуя как во мне зреет что-то не доброе. Щёки горели и горели, пока боль в груди расплавлялась огнём грядущей потери. Да-а-а… Это почти смешно. Я — тот, у кого ничего нет, говорю о потере! А как иначе? Когда из самого приятного для сердца словосочетания «моя Рей» тонкой слезой утекает хрупкое местоимение. Мой динозаврик, прости, но похоже, в этот раз я правда тебя теряю. Или ты — меня. Свобода воли и передвижений… Насколько мне это важно и нужно — тут проверку на прочность предоставит палач Время: больше ты мне не доктор, и признаем, никогда им и не был. Я и так уже согласился с собой на оковы приютской жизни, но с тем условием, что мы с Рей будем вместе они меня не так тяготили. А что же теперь меня ждёт дальше… Превыше разлуки со свободой — расставание с Рей, после которого я и жизни для себя не мыслил.

Секунды тишины наполнялись треском, который слышал я один — поленья страха и напряжения внутри разгорались и полыхали красным огнём. Точно хорошего виски выпил, ей богу! Мысли одна за одной пьянеют на глазах, а прощальная вседозволенность и глубоко искренняя распущенность должны были вот-вот сорваться с ускользающего поводка самоконтроля. Противно было и от того, что очевидная бесполезность грядущей бури давала о себе знать тошнотворными мотивами.