Цветы жизни (СИ)

Поднявшись на ноги, я чуть пошатываясь добрёл до туалета и излил всё, чем старался потушить горящую душу. Да какого хрена, в конце концов?! Горящую? Совсем сбрендил?! Пищевод у тебя горит, а не душа! Поднаторел мерзавец в самых страшных формах диалога! Как бы не так! А как насчёт страшнейшей из них, монолога? Дорвался до забытых истин, кретин? И что ты собрался с ними делать? Об этом ты не подумал?

Я рыкнул себе под нос, злясь на несвязные мысли, разлетающиеся во все стороны, как напуганные птицы, чудом освобождённые из клетки, и вымыл руки. Внутренний голос нёс какую-то чушь. Нужно было как-то отвлечься, собраться с духом и… И ничего на ум не шло. В считанные часы я оказался растормошён и заторможен алкоголем, раздавлен сновидением и теперь… Я прислушался к себе. Мазохист хренов, нашёл кого слушать! Нутро вопило о новорождённой — перерождённой? — решимости сделать что-то большое и важное. Инстинкты работали, взывали, выли, голося при этом что-то острое, болезненное, но всё ещё невнятное.

Я прокашлялся, словно этот звук мог очистить разум, и вышел из ванной. В горле першило мама не горюй. Глянув в сторону холодильника, я поморщился. Есть хотелось, но тошнота советовала мне не спешить разделаться с остатком утренней пиццы. Я послушал совета. Стоило мне вернуться в гостиную, как мысли о еде плавно перетекли в смежную плоскость; в сторону несъедобных, хотя и сытных объектов, пригодных для отвлечения. Всего одного. А что если правда?..

Я приземлился на диван и поднял с пола сотовый. Журнал вызовов был забит номерами «коллег», и пролистав его к позавчерашней дате, я нашёл нужное имя. Если виски был моим «другом» по вызову, то возможно, теперь настала пора обратиться к моей «подруге», приходившей ко мне по той же системе? Хоть какой-то подарок на день рождения. Впрочем, мне под стать. Развратное средство от печали, с каким меня познакомил Сноук ещё несколько лет назад. Решено!

Но решение пришлось отложить, а через пару мгновений и отказаться за несочетаемостью мыслей — на экране высветился входящий вызов. Старый призрак всё порывается меня поздравить. И это после того, как на протяжении восьми лет мы с ним не виделись, и последних шести, что я ни сном, ни духом не ведал, как поживает его воспитанница… Проклятье! Похоже, накрылась медным тазом моя затея с «подарком». Не везёт, так не везёт! Игнорировать входящие от Люка я могу сколько душе угодно, а не вспомнить в этот знаменательный день то плохое хорошее, что случилось со мной за время заключения, похоже, не выйдет. Светлый огонёк всё же выплыл из тины, и раз так случилось, моя задача состояла теперь в том, чтобы уберечь его от грязи, плавающей на поверхности. Единственная страница из черновика, которую я одинаково хочу, как сохранить и сберечь, так и порвать и выбросить…

Касаемо дядиной воспитанницы, в последнем вины Люка не было — я сам обрубил единственную нить, сохранявшуюся между нами после личного разговора и просьбы о невмешательстве в мою жизнь. С того момента он больше не навещал меня, звонков тоже не было. Связь наша ограничилась изредка присылаемыми им фотографиями подрастающей Рей. Судя по школьным и дружеским сюжетам, имеющим на переднем плане светлые улыбки, она всё больше год от года радовалась жизни, что исключительно благотворно отражалось и на моей расшатанной нервной психике.

На протяжении целых трёх лет я терпел это неприкрытое издевательство от моего дяди, в тайне от своих друзей и от своей гордости наслаждаясь сладкой мукой, но в один день этому постыдному удовольствию с косого взгляда Сноука настал конец. Его живое любопытство в момент, когда он случайно увидел фотографию четырнадцатилетней Рей, нарушило мою болезненную идиллию.

— Кто она?

— Никто.

— Ты мне о ней не рассказывал.

Эта краткая беседа вкупе с недобрым взглядом, каким Сноук облапал точёную фигурку девочки, привела к тому, что я был вынужден ответить Люку, настоятельно прося не присылать больше новых фото, хотя мой наставник и не пытал меня расспросами и впредь об этом ни разу не заикался.

Дядя к моему душевному спокойствию меня послушал. Быть может оттого, что к тому моменту Рей стала для него кем-то большим, чем просто воспитанницей и ученицей. На протяжении пары лет он привозил её обратно в приют на летние каникулы и по окончании второго раза, когда Рей было уже тринадцать, он оформил над ней опеку, подарив новый дом. Подписи на открытках гласили, что она была на седьмом небе от счастья, а судя по её лицу — с какими сияющими глазами и как крепко и трепетно она обнимала своего новоиспечённого приёмного родителя, сомневаться в этом мне не приходилось.

— Ты не говорил, что предпочитаешь помладше. Я бы…

— Сделайте одолжение. Просто забудьте об этом, — попросил я, спрятав фото, которое позже порвал и выбросил: перестраховщик хренов!

Сноук всё не так понял, и слава богу. Я оставил всё, как есть. Пусть думает, что я дрочил на изображённую невинность, чем обо мне, питающем куда большего спектра чувство к этой распускающейся, нежно цветущей красоте. Что до слов о предпочтении…