Цветы жизни (СИ)

Долгими, бесконечно долгими годами: никакой связи с Люком, никаких фотографий и никаких разговоров о ней… Даже из мыслей я настойчиво выпроваживал этого ребёнка, что подвывал и поскуливал всякий раз, словно верный пёс, которого его же хозяин лупил и гнал со двора. Больно, стыдно, противоестественно. Но иначе я бы не сохранил связь не то, что с ней или Люком в сегодняшнем дне (пусть это всего лишь звонки и сообщения, на которые я не отвечаю) — я бы лишился своего прошлого, где потихоньку год за годом умирала память о лучшей версии меня; я стремился волею Сноука к тому, чего моя собственная воля до жути страшилась — забыть о золотом времени в моей жизни, когда я испытывал сомнения куда страшнее нынешних, но был непоколебимо уверен в том, кто я такой и зачем живу. Когда поступки меня не определяли, а я определял то, какими они будут. Друг. Брат. Опора. То, что я творил после… С подачи Сноука… Костолом. Оружейный барон. Наркоторговец. Список моих титулов и регалий можно продолжать долго, он не маленький, ведь и империя Сноука не из мелких, как я был уверен в свои наивные восемнадцать.

— Чёрт… — шепнул я в ладонь, вытирая сухое, перекорёженное лицо. Таково лишение свободы, на которое я пошёл добровольно. Заключение, в котором оказалась и Рей, не имевшая сил в свои восемь лет решить как-то иначе. Я выбрал тогда всё за нас двоих, и выбрал, чёрт возьми, правильно! Тюрьма внутри тюрьмы, одна страшнее другой, но куда мне было деваться? Я бы вновь ступил за эту абстрактную решётку, огородив мой маленький светлый мир от мира большого и страшного. Я не мог и не хотел его уничтожить, как поступал с другими своими слабостями и страхами; как истребил в себе четырнадцать процветавших бездонных вселенных, даривших свет в непроглядной тьме. Не хотел, чтобы Сноук указал мне в один прекрасный день на этот «ужасный недостаток» и дал команду «Убей!». Пожиратель миров и душегуб — вот кем я стал на просторах своего бескрайнего космоса. Что бы во мне тогда осталось, задуши я голыми руками последнее живое и светлое, ютящееся где-то на дальних, пустынных рубежах, на самом краю галактики Рен?

Я этого не сделал, чем уберёг себя от петли, но лишённый всех прочих «изъянов», я — мистер оплошенство! — и сейчас представлял из себя почти пустую оболочку. Пепелище, угольки на котором всё никак не погаснут, мучая неплодородную землю, то разгораясь от ветра перемен, то истлевая, прожигая сердечный грунт до крови.

— Проклятье… Люк…

Я набрал в лёгкие побольше воздуха и, шумно выдохнув, пролистал в телефоне сообщения. Люк не сказал, во сколько концерт, но ответ уже неделю как ждал моего внимания в непрочитанных. Так и есть. В шесть вечера. Часы в углу экрана показывали без пяти шесть. Ехать от моего дома до названного адреса минут двадцать. Рей…

Я рванул с места и тут же поморщился от волны боли, окольцевавшей голову. Потерев виски и лоб, я покинул квартиру с тем, что боль стекла с макушки куда-то за горящие уши. Чёрная куртка, связка ключей, пара движений растопыренной пятернёй взамен расчёски по растрёпанным, отросшим почти до плеч волосам. По дороге надо будет купить что-нибудь пожевать, чтобы сбить запах. Проклятие! Да и вид неплохо бы отрепетировать чуть более трезвый. Проскочив мимо зеркала в коридоре, чуть не навернувшись второпях на идеально чистом полу, я шлёпнул себе пару раз по щекам. Сунуть охране заведения на лапу не проблема, но мне в целом не больно-то хотелось привлекать внимание своим амбре — обычно нормальным людям, чтобы шарахнуться от меня прочь, было более чем достаточно бандитской рожи со шрамом. А тут ещё и учебное заведение… что ж, деваться некуда, перетерпят. А вот что скажет она? О, нет, друг! Даже не надейся! На вашу встречу даже Люк не рассчитывает!

— Зараза, да шевелись же! — отчитал я медленно летящий вниз лифт. — Сволочь, да заводись ты!!! — отругал я ключ в своих трясущихся пальцах, что не торопился входить в замок зажигания, стоило мне сигануть с парковки в машину. Заведя-таки через одно место колымагу, чей багажник был набит сумками со стволами, я вырулил через двойную сплошную на противоположную полосу, вызвав возмущённый рёв соседних авто.

Пусть ревут! Мой звенящий детской радостью и искрящийся взрослым трепетом внутренний голос им всё равно не перекричать.

Вот он я — усталый человек без возраста и хозяина, наскрёбший в себе остатки выплеснутой, растраченной непонятно на что силы, и бросающий их на дорогу к спасению. Не за памятью своей я ехал, не за прошлым. К этим двум столпам продрогшее сердце не рвалось бы из горящей груди со скоростью и мощью, превышающими уже превышенную скорость и выжимаемую мощь из летящего на красный свет авто. Да и буду уж до конца с собой честным, память о прошлом я сохранил в себе на ура, вот только воспользоваться ей себе во благо пока не знал как.