Цветы зла

И, прощаясь с этой несравненной красотою, я чувствовал себя смертельно подавленным; и когда все мои спутники восклицали: «Наконец-то!» – я мог только крикнуть: «Уже!»

А между тем это была земля, с ее шумами, ее страстями, ее удобствами, ее празднествами; это была земля, богатая и великолепная, полная обещаний, посылавшая нам таинственное благоухание роз и мускуса, земля, откуда во влюбленном ропоте долетала до нас музыка жизни.

XXXV Окна

Кто глядит снаружи в открытое окно, никогда не увидит там всего того, что видит тот, кто смотрит сквозь закрытое окно. Нет ничего глубже, таинственнее, плодотворнее, мрачнее и ослепительнее окна, освещенного изнутри свечой. То, что можно видеть на солнце, всегда гораздо менее интересно, чем то, что творится за оконным стеклом. За этой чертой или освещенной дырой живет жизнь, грезит жизнь, страдает жизнь.

Над волнами крыш я вижу в окне пожилую женщину, бедную, уже в морщинах, всегда над чем-то склоненную и никогда не выходящую из дому. По ее лицу, одежде, движениям, по неуловимым мелочам я воссоздал историю этой женщины или, точнее, ее легенду, и я рассказываю ее сам себе и плачу.

Если бы на ее месте был бедный старик, я так же легко воссоздал бы и его историю.

И я ложусь спать, гордый тем, что я жил и страдал в других.

Быть может, вы скажете мне: «Уверен ли ты в том, что твоя легенда правдива?» Какое мне дело до того, чем может оказаться действительность вне меня, если она помогла мне жить и чувствовать, что я есмь и что я такое?

XXXVI Желание изобразить

Несчастен, быть может, человек, но счастлив художник, кого разрывает желание.

Я сгораю желанием изобразить в красках ту, что мне являлась так редко и скрывалась так быстро, подобно чему-то прекрасному, горестно оставляемому за собой путником, уносимым в ночь. Как давно уже она исчезла!

Она прекрасна, и более, чем прекрасна: она изумительна. В ней преобладает черное: все, что она навевает, отмечено глубиною и ночью. Ее глаза – две пещеры, где смутно мерцает тайна, и ее взгляд озаряет как молния: это взрыв среди мрака.

Я бы сравнил ее с черным солнцем, если бы можно было вообразить себе черное светило, изливающее свет и счастье. Но она скорее заставляет думать о луне, которая несомненно отметила ее своим роковым и грозным влиянием; не о белой луне идиллии, похожей на холодную новобрачную, но о луне зловещей и пьянящей, повисшей в глубине бурной ночи и беспорядочно настигаемой бегущими толпами туч; не о мирной и скромной луне, посещающей сон непорочных людей, но о луне, свергнутой с неба, побежденной и мятежной, которую фессалийские колдуньи заставляли плясать по ужаснувшейся траве!

За небольшим ее лбом живет упорная воля и жажда добычи. А внизу этого волнующего лица, там, где трепетные ноздри вдыхают аромат неведомого и невозможного, блещет в невыразимой прелести смех крупного рта, красного, и белого, и восхитительного, заставляющего грезить о чуде великолепного цветка, расцветшего на вулканической почве.

Есть женщины, внушающие желанье покорить их и насладиться ими; но только медленно умирать желал бы я под ее взглядом.

XXXVII Благодеяния Луны

Луна, воплощенная прихоть, заглянула в окно, когда ты спала в колыбели, и сказала себе: «Мне нравится это дитя».

И она расслабленно спустилась по своей облачной лестнице и беззвучно проникла сквозь оконные стекла. Потом она простерлась над тобой с гибкой нежностью матери и наложила на твое лицо краски. С тех пор глаза твои остались зелены, а твои щеки необычно бледны. От созерцания этой гостьи так странно расширились твои зрачки, и так нежно она сдавила тебе горло, что навсегда сохранилось у тебя желание плакать.

Между тем в избытке восторга Луна заполняла всю комнату, подобно фосфорическому сиянию или светящейся отраве; и весь этот свет, живой и трепещущий, думал и говорил: «Ты вечно будешь под властью моего поцелуя. Ты будешь прекрасна моей красотой. Ты будешь любить то, что я люблю и что меня любит: воду, облака, молчание и ночь; море, необъятное и зеленое; воду, лишенную образа и многообразную; страну, где тебя нет; возлюбленного, которого ты не узнаешь; чудовищные цветы; ароматы, заставляющие бредить; кошек, томно замирающих на рояле, стонущих как женщины, хрипло и нежно!

И тебя будут любить мои любовники, тебе будут поклоняться мои поклонники. Ты будешь царицею людей с зелеными глазами, которым я, как и тебе, сдавила горло в моих ласках ночью; царицею тех, кто любит море, необъятное, бурное и зеленое море; воду, лишенную образа и многообразную; страну, где их нет; женщину, которой они не знают; зловещие цветы, подобные кадильницам неведомого культа; ароматы, расслабляющие волю, и зверей, сладострастных и диких – эмблемы их безумия».

И вот почему, о проклятое, о дорогое избалованное дитя, я лежу теперь у твоих ног, ища во всем твоем существе отблеска грозного Божества, вещей восприемницы, вскармливающей ядом своим всех лунатиков.

XXXVIII Которая из двух настоящая?