Цыганская песня: от «Яра» до Парижа

Гришка Распутин в гостях у цыган

Цыганский дом Лебедевых был хорошо известен завсегдатаям «Стрельны» и «Яра».

Нередко, когда во втором часу ночи закрывалась «Стрельна», завсегдатаи напрашивались в «табор».

Гости и хор шли пешком, благо от «Стрельны» до нашего дома было пять-семь минут ходьбы. А на лихачах и «ваньках» спешили к дому официанты, нагруженные корзинками с холодной закуской, вином, фруктами, посудой. Спешили, чтобы к приходу гостей стол был бы уже накрыт.

Войдя в дом, гости неторопливо рассаживались вокруг стола, официанты, хлопая пробками, наполняли шампанским бокалы. Хор размещался вдоль балконной стены. Отец выходил вперед, брал аккорд, и мать запевала:

За дружеской беседою,
коль пир идет кругом,
примеру дедов следуя,
мы песню вам споем…

Ужин «с цыганами», начатый в «Стрельне», продолжался.

…Кроме гостей из ресторана, нашу цыганскую квартиру запросто посещали фабриканты Морозов, Попов, сахарозаводчик

Харитоненко…Навещали нас и сыновья Толстых. Один из них ходил в цыганской поддевке, шевровых сапогах, в рубашке, подпоясанной кавказским ремешком с серебряными подвесками.

Как-то зашел великий князь Дмитрий Павлович с каким-то блестящим офицером.

Таких гостей мать угощала цыганским крепким чаем, рюмочкой ликера. Вспоминала с ними старые романсы.

Гости не засиживались. Поговорив о том о сем, вежливо раскланивались, целовали у матери руку и уходили.

…Однажды проснулся я от торопливого говора, перестука посуды, позванивания бокалов – гости!

Я вскочил, приоткрыл дверь в коридор. Обычно, проходя мимо меня, знакомые официанты на ходу совали мне вкусные конфеты, пирожное, а иногда и угощали рюмочкой ликера. Но сейчас они быстро, не замечая меня, проносились мимо – строгие и сосредоточенные. Я высунулся из двери – и замер. В коридоре, у входа в гостевой зал, стояли высоченные жандармы. Один из них, впиваясь взглядом, стал приближаться ко мне.

Я мгновенно скрылся за дверью. Встала и бабушка.

Из зала послышались звуки гитар, потом вдруг хор грянул:

Григорий Ефимович,
ай да молодец!
Изволил ты пожаловать
к цыганам наконец!
С твоим покровительством
мы не пропадем —
чарочку заздравную
тебе поднесем.

…Распутин!.. Бабушка быстро оделась, приникла к дверной щели.

Я пристроился ниже, на полу.

Как всегда, хор в полном составе стоял у балконной стены.

Отец – впереди хора. Мать сидела с краю гостевого стола…

За столом – подтянутые, вышколенные военные. В центре, лицом к нашей с бабушкой двери, откинувшись на спинку стула и опустив руки на колени, сидел Распутин.

Он был в поддевке, в русской, вышитой васильками косоворотке, в темных брюках и сапогах. Гладковолосый, с черными отвислыми усами, не очень длинной и густой бородой, он исподлобья внимательно оглядывал соседей по столу, хор.

Мне он показался похожим на того, картонного цыгана, что висел над моей постелью.

Мать пела:

Выпьем мы за Гришу,
Гришу дорогого —
свет еще не видел
милого такого.

После поднесла ему на перевернутой тарелке бокал шампанского. Хор гремел:

Пей до дна,
пей до дна,
пей до дна…

Распутин, не меняя позы, устало взял бокал – выпил. Отец чуть пошевелил гитарой, и хор так же, чуть слышно и медленно, запел:

Барыня, барыня,
сударыня-барыня…

Постепенно темп все убыстрялся, звук усиливался.

Цыгане, приглашая Распутина плясать, захлопали в ладоши.

Военные заулыбались и, тоже хлопая, подбивали Распутина на пляску.

Распутин все сидел, только слегка выпрямился и положил руки на стол.

Песня заполнила зал. У гитаристов рвались струны.

Бабушка не выдержала. Выпорхнув из комнаты, вдруг пошла в пляс по-русски, взмахивая белым платочком. В пляске она подошла к столу, поклонилась в пояс Распутину, приглашая его плясать.

– Это по-нашему! – проокал Григорий Ефимович и, тряхнув плечами, пустился в пляс.

Плясал он неожиданно легко, приседая перед бабушкой, хлопал по голенищам сапог. Все вокруг хлопало, ухало, подкрикивало…

Распутин махнул рукой и разом оборвал пляску. Немного отдышавшись, обратился ко всем:

– Прошу, господа, потише, – и неторопливо вышел из зала, оставив дверь полуоткрытой.

В коридоре, возле кухни, был туалет. Все подумали: «Может, понадобилось», но вдруг услышали окающий голос (в коридоре, у входной двери, висел телефон).

Все замерли, напряженно прислушиваясь. Распутин говорил:

– Мама?! Это я – Григорий… Благословляю!.. Олеша спит? Ты не волнуйся. Я молюсь за него, за тебя. За папу. Молюсь! Все будет хорошо. Верь, мама, верь, – настойчиво повторял он, как бы внушая. – Хорошо, хорошо, хорошо…

Кто-то восхищенно прошептал: «С императрицей!!»

После паузы вошел Распутин. Не глядя ни на кого, остановился у стола, распахнул поддевку. Указывая на ворот и подол рубашки, торжественно возвестил:

– Сама вышивала! Сама! – И, обратившись к военным, сказал: – Поехали с богом!

Кто-то из бывалых ресторанных гостей крикнул:

– Чавалы, отъезжую!

Хор дружно запел:

Надоели вы, как черти, —
спать нам хочется до смерти…
Спать, спать, спать,
пора нам на покой —
целый день пляши да пой!

На этой песне все удалились.

После пляски с Распутиным авторитет бабушки возрос до небес.

– Подумать только! – восклицали соседи, знакомые.

Бабушка скромничала: «Уж очень хорошо пели…»

…Через несколько месяцев в Петербурге был убит Распутин. Застрелен Юсуповым как взбесившаяся собака и сброшен в полынью.

Отец и мать к этому отнеслись равнодушно. Князя Юсупова они знали, не раз пели ему. У отца были записка, в которой Юсупов разрешал ему ловить рыбу в своем владении в Архангельском.

«Зазря бы Гришку не убили… Значит – довел!» – рассуждала мать. Отец молчал.

После убийства Распутина о нем стали распространяться легенды, догадки, анекдоты. На улицах открыто распевали непристойные песни о нем и царице. Его презирали, ненавидели. Мать заключила: «Сам, жеребец, виноват. Хвалился – вот и дохвалился!»[24]