Тульские метки

– Ишь, что я, шизокрылая с прибабахом, знаю!

– А где ты вычитала?

– А пока до работы дойду – все заборы перечитаю.

9 мая

Весь день просидел дома за учебниками. Вечером пошёл в парк посмотреть салют.

У продовольственного магазина – толпы, чернеют с десяток «воронков».

Оказывается, туляки «восстали». Магазин закрылся, а где взять водки?

Милиция никак не успокоит.

10 мая Витюшка

Случай злодеем делает.

Русская пословица

Комсомольское собрание.

Слушается персональное дело Витюшки Строганова. Содрал из чужой книги очерк, дал в «Молодом» под своей фамилией.

Комсорг Женя Воскресенский:

– Кто будет вести протокол?

– Я! – весело вскидывает руку Строганов.

– Протокол ведёт обвиняемый! – торжественно объявил Воскресенский. – Этого дела вкруг пальца не обмотаешь. Плохо, Витя, что споткнулся, зато вперёд подался!

– Да к чему? К скандалюге на всю область!

– Ну… Давай рассказывай, как произошло.

И Витюша, 23-летнее дитя, невинно лыбится:

– А рассказывать нечего. Тут читать надо. Все вы знаете, что областная партийная газета «Коммунар», – наша конкурирующая фирма. «Коммунар» всё точно описал. Так что тут читать надо. А мне сказать нечего.

– Да ты своими словами расскажи.

– Чего тут разводить хлёбово?.. У меня нет слов… Лишь отдельным личностям могу сказать…

Так и отмолчался.

И собрание решило: парторгу Смирновой провести со Строгановым беседу по душам и выяснить, доложить собранию истинное положение вещей. А пока, чтоб Витюня не скакал порожняком, вклеить ему в личное дело строгача.

Через пять минут Смирнова сидела в коридоре на диване, говорила со Строгановым.

Оказалось, Строганова подбил на авантюру матёрый алкаш Костя Павлов. Окончил он дипломатический институт. Работал в «Правде». Попёрли за политуризм.[36] Выгнали за то же и из местного издательства.

– Меня кругом пинают, – пожаловался Витюне. – Печатай мой очерк под своей фамилией, а сольди[37] – мне. Тебе слава, а мне гонорар. Согласен на такое разделение? Давай ответ напрямоту. Не катай вату.[38]

И задвинутый дурчик Витюня торопливо закивал головкой, набитой тараканами.

23 мая

Прокурор-пенсионер выживает из квартиры соседку комсомолку Порывкину. Написала она нам в редакцию.

Надо поехать защитить.

Суворов. Суд. Познакомился с делом.

Теперь надо к самим героям. В Дубну.

Секретарь райкома партии Зудин дал мне одному целый автобус.

Ко мне «пришпилили» девицу из суворовской райгазеты.

Редактор провожал её до станции. На станции он шумно со всеми здоровался и, глядя на собеседника нахальными раскосыми глазами, чванливо долдонил:

– А меня ты знаешь? Я редактор!

Барышня из юнкоров. Взяли в штат. В первый же вечер заместитель редактора позвал её погулять в парке.

Как отказать начальству?

Пошла.

За первым же кустом полез в обжимашки.

Она от него вприбег.

Он и бухнул ей вослед:

– Ты думаешь, мы брали тебя, чтоб ты работала у нас? Для другого мы тебя брали…

Гнусь какая.

Съездили мы с нею в Дубну. Вернулись в Суворов.

У калитки её дома почитали друг другу стихи и расстались.

Персональный рай

Совесть! Поговори ещё у меня!

Бывает, что крест, поставленный на человеке, его единственный плюс.

Б. Крутиер

Прокуроры, оказывается, тоже стареют.

Их вежливо провожают на пенсию.

Желают несть числа светлых тихих дней.

– Вот где сидит мой покой! – Николай Фёдорович Мельников по прозвищу Продувнов нервно рубнул себя по загривку ребром ладони. – Заслужил отдых… Хоть в петлю… Довели люди добрые!

К Николаю Федоровичу явилась охота к перемене квартиры.

– Хочу в эту.

Месяцок носил ордер.

– Не хочу туда, хочу сюда! – указующий перст бывшего прокурора засвидетельствовал почтение особняку Маркова.

В поссовете с извинениями обронили, что-де Марков съедет лишь через месячишко. Но убоялись сердитого взора и, храбро махнув на коммунальные каноны (подумаешь, важность!), досрочно позолотили ручку Николая Федоровича новым ордером.

По отбытии Маркова Николай Федорович соизволил персонально лицезреть облюбованный филиал земного рая.

Торжественно, не дыша, постоял у врат.

Величаво переступил порог.

Он лишился дара речи, как только узнал, что «Марков не весь уехал», что его родственница комсомолка Валентина Порывкина «остаётся без движения». Но она покладистая. Не надо паники, ради Бога. Ей довольно и десятиметрового дупла.

– Освободите! Нас трое! У меня ордер на все тридцать восемь метров, не считая дополнительных удобств!

– Любуйтесь своим ордером. А я здесь жила и никуда не пойду.

Кость на кость наскочила.

На втором рандеву Николай Федорович был уступчивее.

Беседа протекала в дружественной обстановке.

Строптивая Валентина выдвинула на обсуждение условия мирного сосуществования под одной крышей. Поздно возвращается в родные пенаты. Учится по вечерам. Работает во вторую. Могут пожаловать подруги, мать.

Николай Федорович мужался.

Но сорвался:

– Никаких друзей! Никаких матерей!

Обе стороны объявили состояние войны.