Тульские метки

Кого это не огорчит? Писали ж не пятиклассники, а университетские выпускники факультета журналистики.

Мне обломилась четвёрка.

И на том глубоко спасибствую.

Только не горжусь.

1 февраля

На группе обсуждали мои фельетоны.

Гусь с испуганными глазами:

– Ты в фельетоне «Жена напрокат» пишешь, что холост. Расписываешься в незнании семейной жизни. А фельетон про семью пишешь…

Зло смотрю в упор ему в глаза с кафедры:

– Значит, прежде чем судить о качестве яйца, надо его как минимум сперва снести самому?

Вопросов больше не было.

На следующий день я сдал на отлично сатиру Якову Романовичу Симкину. Сдавал с первой группой. На два дня раньше срока.

2 февраля А жена, как перепёлка…

Нас в гостиничном номере пятеро выпускников. Всем базаром бредём в кафе на ужин.

У входа в кафе два лотка. Продавщица книг продавщице пирожков:

– Посмотри на этих друзей. Вынесли из кафе под руки. Сверх меры накурился.

– Да-а…

Гардеробщик кафе взял у меня пальто и спрашивает:

– Что, головы нету?

– В рукаве, – кивнул я на свою шапку, воткнутую в рукав.

Был среди нас и один угрюмый куркуль с вытянутыми губами и овальным животом, готовым вот-вот выпасть. Ружин Пашок. Из Зимовников. Блюда недорогие, но он всегда брал только комплексные обеды.

А капелла взяла в номер три бутылки вина. Пашок отказался от складчины. А повод для выпивки был. Отмечали уход болячки[56] от одного из нашей братии. Приняли по стаканчику и укушенный[57] гордо запел:

– А жена, как перепёлка,
Мне нисколько не нужна!

Наутро Пашок вскочил в семь, украдкой слил в стакан остатки вина в бутылках и плеснул в себя. Подсел к окну зубрить литературу.

– Почём университетская жизнь, Пашок-вертушок? – кричат ему.

На полном серьёзе докладывает:

– Вот во что обошёлся мне университет: продал расчёску, купил очки и забронировал место в больнице.

Вошла горничная. Показывая глазами на шпаргалку гармошкой на тумбочке Павла, спрашивает его:

– Кому это вы написали письмо?

– Преподавателю.

4 февраля Кэнязь Юсупов

У нас пополнение. На раскладушку к нам напросился сам грозненский кэнязь Юсупов. И по совместительству наш однокурсник.

– Серёж! А за что тебя выперли из «Московской»?

– И не спрашивайте! Хорошо жилось в той гостинице… Да пришлось бежать к вам в «Дон»… Отличная там была у меня отдельная штаб-квартира. Утрами по пятнадцать пустых бутылок от меня выносили. Когда я уходил, уборщица с грустью на меня смотрела… С кем только я там ни делил своё прекрасное ложе… Сплошной делёж… Добрый я человек…

Однажды иду по парку. Увидел ребёнка и говорю молодой мамаше:

– Какой изумительный мальчик!

Мамаша оживилась:

– А как мамаша?

– Конечно, все эти прелестные черты лица ребёнок унаследовал от прелестной мамы.

– Давайте гулять вместе.

– Давайте.

Походили минут десять. Не могу я больше терять времени на вступление. Повёл в «Московскую».

– А что пьёт ваш ребёнок?

– Бренди… Любит ещё яичницу.

По пути в гостиницу нам встретилась сестра мамаши и увела мальчика домой.

Пришло время работы.

Вулкан в моей груди разбирался с её вулканической грудью всю ночь. Так и не разобрался. Разборку продлим сегодня…

– Хоть ты и кэнязь, – сказали мы Серёже, – но вулканолог ты фуфловый.

7 февраля Чудачок

Искусство увлекает, как очаровательная любовница.

О.Генри

Пригородный поезд Воронеж – Нижнедевицк.

Старчик рассказывает соседу по лавке.

– Был у нас на хуторе один чудачок… Приехали к нам две учительницы. На палочке прискакал на станцию их встречать.

«Садитесь, подвезу!» – «Что вы!» – «Садитесь!» – стучит об землю конём-палочкой между ног.

Испугались.

Сели. Поехали.

«Быстрей! Бегом!» – подгоняет.

Бегут.

Вот их дом.

«С тебя рубль, ты ехала в кузове (бежала позади него). А с тебя два. Ты ехала в кабинке (бежала впереди него)».

Никуда не денешься. Отдали.

Пошёл пропил.

Потом изображал Бога.

Предсказывал:

«Если Бог станет с тобой говорить – радуйся. Ты достоин слова Божьего! А с гулящей женщиной не станет и говорить. Она не достойна слова Божьего!»

На базаре к нему очереди были. Знай гадал да предсказывал.

А то изображал из себя ревизора.

У бухгалтера колхоза выпросит шляпу и галстук, приоденется – собой он видный – и в Воронеж. В первую попавшуюся столовую. Называет себя инспектором облторга. Комиссия, дескать. Его кормят, поят. А потом он очень заученно говорит: «Спасибо за приём. Я сыт. Комиссия отменяется. До свидания, милые ротозеи!»

С годами перестал дурью мучиться.

Сейчас отличный тракторист.

На станции Латная вошёл в вагон детина лет сорока. Вытянулся. Снял шапку. Подставляя её под нос сидящим у прохода мужикам и бабам, гудит властным, здоровым басом:

– Граждане! Прошу убедительно подать мне по две копейки. Я в Курбатове пообедаю. Супчика горячего давно не ел. Хоть бы на один суп собрать…

Все молчат.

– У меня дома нет!

Молчат.

– Ни родных, ни знакомых!.. Дайте… Не зажимайте…

Не подают.

– Определён в психбольницу в Орловке. Сейчас она на ремонте. А я тута. Попадаю туда за попрошайство.