Туман

Мила обхватила себя руками, и проговорила с болезненным раздражением:

– Это внутри меня холод. Я не знаю, что со мной творится. Я потеряла человека, с которым прожила всю жизнь, а скорби в себе не чувствую. Кто я после этого? Просто дрянь какая-то.

– А, ну, перестань. Слышишь, прекрати, – потрепала её за плечо Зиновьева. – Даже утешать тебя не хочу. Нет скорби, нет в душе траура, и… замечательно. И не смей его себе искусственно придумывать. То, что ты сейчас нюни распустила, это и так уже большое почтение к твоему Петеньке.

– Этого Петю и без поминок не забудешь, – прибавила баба Паня. – Один только его таран на грузовике в наш дом чего стоил. Вон торец, до сих пор осыпается.

– Всё равно, это неправильно, – нервно потрясая руками, заявила Мила, чуть ли не входя в истерику. – Не по-людски это. Я сейчас только немного опомнилась и думаю: ведь эта «белая гадость», что хочет, то и творит с нами. Держит нас, как в клетке. Захотел, – покормил. Захотел, – устранил. Зря Максим туда сейчас пошёл. Неизвестно ещё, что он там получит.

Баба Паня, не найдя подходящих слов, в растерянности развела руками и вопросительно посмотрела на Зиновьеву. Та только покачивала головой, томно заводя вверх глаза и вдруг, тихо, без всякой радости сообщила, указывая палкой на двор:

– Вон, смотрите, беседка стала видна. Всё когда-нибудь заканчивается.

Мила даже не взглянула в ту сторону, куда указывала Светлана Александровна, а смотрела на неё – безмятежную, задумчивую, чуть высокомерную, и спросила с вызовом:

– А вы сейчас не боитесь за Максима? Вдруг, по тем правилам, он тоже подлежит какой-нибудь «зачистке»?

– Боюсь. Очень боюсь, – ответила с тем же спокойствием Зиновьева. – Если с ним произойдёт самое страшное, что может случиться, поверь, я тоже больше не жилец на этом свете. А говорю это так спокойно, потому что уверена, что всё будет хорошо.

– Откуда у вас такая уверенность? – с умоляющими глазами и дрожащим голосом допрашивала её Мила.

Зиновьева скрестила руки, прижимая к груди палку, и сказала:

– Материнское сердце, Милочка. Кому, как не вам, мои драгоценные женщины, знать его голос. Оно знает, что мой Максим – не разменная монета в этой безжалостной и хитроумной игре.

– Дай, бог, дай, бог, – тяжело выдохнула баба Паня.

Мила призадумалась и совсем сникла. Она медленно стала оседать вниз, прислоняясь спиной к закрытой двери, готовая в очередной раз расплакаться, но руки соседок её вовремя подхватили, и Светлана Александровна громко объявила:

– Горячий чай. Это то, что нам сейчас необходимо. Хорошо, что с заваркой у нас полный порядок, – а на ходу бабе Пане объясняла: – В нашем положении такие нервные срывы – это нормально, тем более для таких чувствительных натур.

Доведя до кухни раскисшую Милу, Светлана Александровна оставила её на попечение бабы Пани и направилась обратно к углу дома.

– Валь, мы пойдём в дом, зябко что-то стало. Если что, барабань прямо в окно, я сразу выскочу, – прокричала она.

– Хорошо, – прозвучало в ответ.

По сравнению со вчерашним днём, и даже в сравнении с ранним утром, туман, действительно, терял густоту, и значительно. Грунтовая дорога, которую перешёл Максим, хорошо проглядывалась во всю свою ширину от одной травянистой обочины до небольшого оврага. До кирпично-бетонных останков бывшего технического комплекса оставалось пересечь небольшой пустырь, заросший высокими сухими и колючими растениями. Тарахтящий шум моторов уже не просто отдавался в напряжённой голове Максима а, нарастая, вибрировал в груди. Верёвка провисающей линией тянулась за его спиной, и в каждый шаг Максиму приходилось вкладывать усилие всем телом, чтобы подтянуть её.

Частота треска начала замедляться, послышались какие-то чихи и, работающие чётко до этого агрегаты, стали задыхаться; сначала заглох один мотор, а вскоре и другой. Максим остановился, услышал после долгой паузы последний всхлип двигателя, и последняя капелька вялой надежды, что там могли работать какие-то спасатели, бесследно высохла. Ему стало ясно, что это, ставшее уже привычным, заманивание тумана с издевательским звуковым сопровождением, вроде того, что было с запалённой беседкой, с ревущим мопедом для тёти Милы и гудком поезда, предназначенным для бабы Пани. Но, впрочем, Максим к этому и готовился, потому, спокойно пошёл дальше, надеясь, что верёвки ему хватит до нужного места.

Он перелез через первые, попавшиеся на его пути бетонные блоки, и увидел впереди себя конусное нагромождение из битого красного кирпича, серых прямоугольных балок и другого строительного мусора. Он хорошо помнил этот своеобразный холм, но что-то в нём было по-другому. Скорее даже, появилось что-то лишнее, а разглядеть внимательнее не предоставлялось возможности, потому что верёвка, уходящая с пояса Максима, натянулась и не давала больше возможности сделать хотя бы шаг.