Туман

Сыновья Милы Добротовой приехали сразу же, как только началось расследование, и прожили у матери с неделю. Они постоянно ездили в город, узнавать новости об отце и потом до темноты бродили по лесу в непонятных и безнадёжных поисках вместе с волонтёрами и солдатами. Но молодые мужчины больше обсуждали всевозможные варианты исчезновения родителя, чем что-то искали, и осматривая ложбины с кустарниками, выдвигали между собой всевозможные версии по поводу ужасного происшествия. Братья возвращались вечером в квартиру и пытались успокоить мать, разъясняя ей то одну, то другую свою догадку. Самой, боле-мене, удачной версией была та, что отец «загулял» с коллегами таксистами или поддался старым воспоминаниям и «махнул» к своим старым друзьям-дальнобойщикам. Они уверяли мать, что это психический срыв и, что через неделю-другую, он «отойдёт» и вернётся домой. Перед самым отъездом сыновья доказывали это с пылом и вдохновенно, потому что сильнее, чем до этого, заметили в глазах матери застывшую с каким-то нетерпеливым ожиданием надежду. Но мы-то знаем, что в глазах Милы скрывалось переживание за их напрасные хлопоты и счастливая тайна, связанная с Валентином Егоровым, которую она пока не могла им открыть. В эту неделю «новоиспечённая» пара усердно старалась показывать братьям, что между ними только соседские отношения.

Через месяц сыновья вновь приехали к матери, но уже с детьми и жёнами, и в первый вечер долго ругали на кухне равнодушную «зажравшуюся» государственную систему, обсуждали этот дом, стоящий на отшибе, и уже охлаждённо относились к исчезновению отца. Под конец даже кто-то из них выдвинул невероятное подозрение: о возможной связи отца с этой исчезнувшей вместе с ним соседкой с другого подъезда. Разумеется, этим высказыванием сыновья уже не успокаивали мать, а пытались сами в себе загасить какую-то безысходность, и в хаосе всех своих бывших предположений, с неохотой, но всё же принимали тот факт, что отца они вряд ли когда-нибудь ещё увидят. И, справедливости ради, надо сказать, что переживания их были связаны с матерью, и лишь номинально уже они делали вид, будто беспокоятся и за отца тоже.

Когда жёны с детьми были в комнатах, и на кухне речь пошла о том, у кого из сыновей первое время будет жить мать, Мила собрала в себе все внутренние силы и, поддерживаемая мощным решением: до конца охранять своё счастье, открылась перед своими мальчиками в своих отношениях с Валентином. В наступившем молчании она не настраивала себя ни на что, а просто ожидала любую их реакцию, поглядывая с надеждой на сыновей, и чувствовала в себе невероятное облегчение оттого, что раскрылась перед ними.

Права оказалась мудрая Светлана Александровна. Наполненные счастьем глаза матери произвели должное понимание у взрослых детей. Они даже как-то обрадовались такому ошеломляющему сюрпризу, который к тому же снимал с них всякую моральную ответственность и дальнейшие хлопоты в заботе о матери. В ход тут же пошли осторожные слова поддержки и одобрения.

Валентина Владимировича на следующее утро братья приняли у себя за завтраком с мужским уважением и радушно, поскольку давно его знали, как человека порядочного и доброго. Тем самым, окончательная порция сладкого облегчения влилась в счастье Милы Алексеевны, а для Валентина Егорова это благонадёжное событие послужило неким стимулом, чтобы приступить к необходимому его объяснению с дочерью.

И телефонный разговор вскоре состоялся; он был вполне спокойным, и как сейчас модно говорить: конструктивным. А потом ещё был звонок, и ещё…. Под Новый год, как и было давно оговорено, дочь приехала к нему вместе с внучкой погостить на неделю. Разговоры – разговорами, а Валентин беспокоился и очень переживал за то, как они воспримут его новую спутницу жизни. Но напрасно он нервничал. Эта незабываемая неделя закружилась для него белоснежной зимней сказкой. Уже в первый вечер у него с дочерью состоялась душевная беседа, где она призналась, что долгое время переживала за него, что с тех пор, как мама покинула этот дом, она только и желала, чтобы папа не вёл холостяцкий образ жизни. Но не в телефонных разговорах, и не в те редкие приезды сюда она не хотела, а вернее, боялась откровенно выражать свою точку зрения, чтобы отец не воспринял это за жалостливое нравоучение. Зная его мягкий характер и впечатлительность, она опасалась, что отец окончательно сникнет и раскиснет от её совета. Но теперь она была рада за него, и сама счастлива настолько, что в конце откровенной беседы не сдержалась, прослезилась, обняла отца и осыпала его поцелуями.