Мотыльки летели и на меня. А потом кружились у меня в голове, делая ноги ватными. И спина болела так, будто лондонская леди, расфуфыренная и в бриллиантах, разгрузила товарный состав с углём… До отеля пешком не дойти. А на метро – одна остановка стоимостью в два доллара.
На перронах столпилась уйма зрителей «Камелии на снегу», только что покинувших театр после вечернего показа. То тут, то там слышались ахи и охи, вперемежку с объявлениями в репродукторе и стуком колёс на соседней платформе:
«
«…
«…
«
«
«…
«
«
«
«
«
Когда я нечаянно задевала плечом или сумкой зрителей, они смотрели на меня просто как на светловолосую пассажирку. Никто не останавливал на мне взгляда и не шептал за спиной: «Гляньте! Это та леди с бала!» И автографов катастрофически не просили.
Я задыхалась в толпе. Перрон уплывал из-под ног от запутавшихся в мозгах белёсых мотыльков и от панического страха.
Зайдя в поезд и чувствуя вместо ног палочки для ушей из хлопка особой мягкости, я увидела свободное угловое место и почти упала на двух зрительниц, мурлыкающих по соседству. Дамы придержали меня, попросили за что-то прощения и… потеряли ко мне интерес. До следующей станции они чинно смаковали разрыв хозяина Мураниши с невестой Мичико-сан, покачивая головами то ли от стервозности невесты, то ли убаюканные метрополитеном. А рядом с ними, плечом к плечу, замерла распрекрасная леди, правда, без ананаса и не оголённая до копчика. Под софитами она наверняка затмевала шиком-блеском и Мичико-сан, и девушку с камелиями. Но дамы на это чихать хотели…
О да, госпожа Като, несомненно… Ведь красота тут, по утверждению господина Абэ, – врождённый порок.
Глава 5
Сломанная ветвь камелии калечила безупречную симметрию присланного Огава-сенсеем роскошного букета, задуманного флористом в виде феерической оды совершенству. Умирающие красные цветки обессиленно лежали на пушистых гортензиях, внося какофонию в адажио белого с голубым.
Ещё не войдя в гримёрную я поняла, что девичник в отличном настроении, и даже мне, бревну в глазу, не испортить его своим «здрасьте». Татьяна сдержанно попросила любить её и жаловать, а Аска поинтересовалась, как я себя чувствую.
Раз так, то и мне надо бы внести свою лепту в девичий настрой и поставить в главе «шлифовка» жирным курсивом слово «конец». Что бы такое весёлое рассказать из своей печальной жизни? Может, вчерашний курьёз в метро? С наигранной горечью я принялась возмущаться:
– Представляете, вчера вечером после спектакля решила проехать одну остановку на метро. Села бок о бок с двумя нашими зрительницами…
– Ой, наверное, автограф взяли! – живо сообразила Рена.
– Автограф? Как бы не так! Чихать они на меня хотели! Я к ним впритык, а дамы – мраморное равнодушие… обсуждают разрыв хозяина Мураниши с Мичико-сан.
– Мраморное равнодушие? Чихать хотели? Ха-ха-ха! – залились звонким смехом подружки-веселушки.
– Угу… Я чуть было не взялась колошматить себя в грудь, требуя внимания. Дамы! Да гляньте же сюда! Вот она – я! Английская леди… сижу у вас под носом… А вы заладили: Мичико-сан да Мичико-сан…
История в метро развеселила Рену, сквозь смех повторяющую: «Мичико-сан да Мичико-сан», во всём солидарную с ней Каори, и бесшабашную Агнессу. Аска развязано захохотала лишь потому, что Каори схватилась за живот. А Татьяна посмеялась, игриво упрекнув Агнессу: «Тебе и палец покажи – полчаса хохотать будешь…»
Ну, девушки, лады! Теперь и букет за двести долларов останется невредимым, и зеркало моё не будут наждачить злые взгляды, и накладной хвост можно оставлять на ночь в гримёрке…