Тундра не любит слабых

На следующую ночь все повторилось с удручающей последовательностью. Сначала посыпались котлы и ведра, а затем на меня плюхнулся Хеури. Я застыл, как мертвый. Старики также хранили молчание. Утром никаких разговоров о ночных происшествиях не было. Третья ночь также ничем не отличалась от второй. Только Хеури разбил все стаканы, лежавшие в тазу, да наступил мне на живот, именно в том месте, где у меня висел на поясе нож. Ничего страшного не произошло, но отдавленное место побаливало.

Беналю был слегка раздражен. Это можно было увидеть только очень пытливым глазом. Он оборвал постромку в своей упряжке и забыл в чуме спички, когда поехал в стадо. Я отправился с ним.

— Ты что, бойку, — спросил я его. — На что сердишься?

— Совсем дурные парни стали, — прорвало старика. — Чего каждый день ездит? Он днем оленей пасет. Когда спит-то, если к Лали ночью ездит?.. Однако его это дело. Пускай ездит. Однако я целый день с оленями хожу, устаю очень. Как приду в чум, так спать хочу сразу. Я ведь не парень. Мне отдыхать надо. А когда отдыхать буду? Маленько уснул, а глупый парень пришел, загремел… Думаю, ладно, другой ночью высплюсь. А он приходит опять, посуду бьет! Не может разве тихонько прийти?

Я понимал старика. Близился отел, пастухи постоянно пропадали в стадах. Времени для отдыха было мало, и им дорожили.

— Так ведь он молодой парень, — попытался я успокоить Беналю. — Ты много умеешь, а он мало. Научится еще.

— Ладно, — согласился тот. — Он скромный парень. Пусть ездит. Потерпим маленько…

Этот день был тяжелым. Важенки телились одна за другой. Маленькие смешные телята черными пятнами выделялись в стаде. Телята некоторое время после рождения неподвижно лежали прямо на снегу, а матери облизывали их. Только иногда они поднимали голову и нюхали воздух. Потом происходило невероятное. Казалось, будто теленком-младенцем овладевал буйный восторг. Спокойно лежавший теленок взвивался кверху, становился на танцующие ноги и начинал носиться вокруг оленухи. Любой, самый тренированный спортсмен не выдержал бы и пяти минут такой гонки. Теленок взбрыкивал тоненькими, как тростинки, ножками, прыгал то зигзагами, то по прямой, кувыркался и вскакивал снова.

— Кости расправляет, — комментировал старик Беналю. — Он в мамке сколько сидел? Долго. Теперь родился, думает: что если кто худой придет — волк ли, росомаха ли? Как убегать буду, если кости на месте не стоят? Прыгать надо, бегать. Тогда кости расправятся, за мамкой убежать можно будет.

— Как он думать может? — возразил я. — Большой олень и то глупый, а тут совсем маленький теленок.

— Однако думает, — после небольшой заминки сказал Беналю. — Ребенок тоже маленько думает. Ему много думать не надо. Знает, что отец и мать его берегут, вот и не думает много, а только так, маленько. Увидит что-нибудь и думает: чего такое? Зачем это? Только-то. А теленка кто беречь будет? Важенка его не сбережет. Вот он сам и думает.

Я не хотел спорить со стариком.

Так мы и кружились целый день по стаду. Обкладывали флажками место, где ложилась стельная важенка, чтобы отпугивать хищников, пригоняли разбредающихся оленей. К вечеру нас сменил другой пастух. Мы тихонько поехали к чумам. Солнце чуть опустилось, и на снежные заструги легли сиреневые тени. Вокруг раздавалось всхрапывание встревоженных важенок и лающие крики телят: «авк, авк, авк!» Нганасаны говорят, что так теленок зовет свою родительницу. Нганасанские дети называют своих матерей «ава», как телята.

Усталость ощутилась после того, как мы распустили оленей из своей упряжки. Захотелось прилечь прямо на нарты и уснуть. Беналю, по-видимому, устал больше меня. Он еле-еле двигался, и я помог ему распрячь оленей.

— Совсем кости тяжелые стали, — пожаловался старик. — Беда как устал.

Вошли в чум, уселись на мягких шкурах, выпили чайку, поели свежей оленины и стали располагаться на ночлег. Я решил устроить свое место несколько иначе, чтобы для Хеури оставался проход. Беналю следил за моими приготовлениями с явным удовольствием. В его глазах сквозила откровенная надежда. Я тоже рассчитывал, что сегодня уж мы выспимся. С час ушло на заполнение полевого дневника. Беналю покуривал, забравшись в свой мешок, и поплевывал, не меняя позы, и всякий раз попадал точно в костер. Потом я убрал свои записи. Старик выбил трубку, уткнулся носом в плечо своей хозяйки, и все уснули…