Тундра не любит слабых

— Я думал, устала она, — продолжал Юрий. — Она ведь в такую передрягу, как эта зимовка, первый раз попала. А тут сначала комары покоя не давали, потом ветрище грянул такой, что мачту повалил. Конечно, надоела ей роба, мытье в тазу. Все это очень понятно. И не таким, как она, все это поперек горла встает. Я и сам часто жду не дождусь отпуска. Она уже через два месяца прямо грезила Ленинградом, телевизором, платьями всякими там… А тут как раз телеграмма пришла. Нам квартиру дали. Очередь подошла, нужно было съездить, чтобы получить. Взял отпуск на месяц. Смотрю — Татьяна с ребятами прощается как будто насовсем. Мне же о своих планах ни слова. Ладно, думаю, разберемся… Приехали в Ленинград, получили квартиру. Знаешь, как там, на материке, бывает — родственники всякие, друзья. Провертелся я кое-как весь отпуск, купил разную мебель…

Тут у меня и отпуск кончился. Назад надо. А она и не собирается. Как только завел речь об отъезде, тут и начался основной шум. Мало того, что сама отказалась ехать, требовала, чтобы и я остался. Сам понимаешь, это невозможно было. Все равно мне жить без Севера нельзя. Не потому, что договор о трехлетием сроке, не потому даже, что я просто люблю Север, не потому, что здесь труднее, чем на материке, а стало быть, и интереснее. Просто не могу я себе представить жизнь без того, чтобы не вгрызаться в неизвестное все дальше и дальше и не узнавать все больше и больше о том, что тебя интересует. Знала ведь Танька, что все равно я уеду. Знала, что я связан с Севером, когда мы еще пожениться собирались. Все знала…

Сходили мы в управление. Поговорили. Ее освободили от работы на зимовке. А что ей в Ленинграде делать? Собрался уезжать. Она как-то странно себя повела. Не то что бы рада, не то что бы очень огорчена. Меня это просто подкосило.

Ну, как всегда, договорились писать. Сам знаешь — сюда почту можно сбросить, отсюда — редко удается переслать на материк что-нибудь. Вот так я и ждал писем по три месяца, а получал их преимущественно от матери. Писала и Татьяна немного, да только чушь разную… Так год прошел. Пришлось еще немного задержаться, пока на время отпуска мне смену не прислали.

Решил я ничего не сообщать о приезде — сюрприз сделать. И сделал себе. Прямо с аэродрома приехал домой. Звоню. Спрашивают: «Кто?» Отвечаю: «Телеграмма». И открывает дверь мне какой-то юноша в пижаме. Вот так… Пошло до ужаса. Банально и пошло…

Ну, Татьяна потом к матери моей приходила. О чем-то с ней толковала. Меня, видно, побоялась разыскать… Главное, как она могла? Ну, ладно. Что об этом говорить. Стало быть, могла… Я уехал сразу… Письмо мне прислала. Не хочу читать. Трогать даже его не хочется. Забери-ка его, отошли обратно.

Его речь прервал резкий звонок будильника.

— Вот и на вахту пора, — сказал Юрка и стал одеваться.

— Пойдешь на площадку? — спросил я его.

— Ага, — ответил он.

— Давай я тебе помогу, а то пуржит здорово.

— Ну уж нет, — рассмеялся он. — Знаю я тебя, слона. В прошлый раз термометры на снегу не удалось раздавить, теперь хочешь наверстать упущенное?

После его ухода я развалился на кровати и стал перелистывать регистрационные журналы, лежавшие в строгом порядке на тумбочке. Под ними находилась пачка бумаг, присланных из управления. По одному заключению на каждый месячный отчет. Конец у всех был трафаретный: «…работа выполнена безукоризненно» или: «…выносится благодарность младшему научному сотруднику Ланкову Юрию Николаевичу».

— Однако в мою голову маленький весть пришел, — заявил доселе сидевший тихо Магеллан. — Знаешь, как хорей выбирать надо? Долго выбирать. Какое-то дерево, как увидят, сразу-то не берут. Только дрова, не глядя, брать можно. Дрова-то сгорят — новые возьмешь. Хорей-то бросать не будешь, как дрова. Одно дерево увидишь — совсем хорошее, глазами смотреть хорошо. Совсем брать захочешь. Однако лучше смотреть-то будешь и не возьмешь его. Душе близко не будет… Какое-то найдешь, глазами ничего худого не увидишь, станешь хорей делать — и не получится хорей. Или тяжелый будет, рука держать не захочет, или кривой станет скоро. А надо хорей такой держать — совсем хороший… Таково же и ны [женщину] искать надо. Какую возьмешь, так и жить будешь.

Старик был прав по-своему, Юрка — тоже. Я знал, кем для него была Татьяна. Я помню, как он рассказывал о ней: «Мы с ней на третьем курсе учились. Раз я ее уговорил уехать вдвоем на пару дней подальше от города… Добрались до прекрасного места: лес, озеро, речка… Разбили палатку. Утром пошли рыбу ловить вверх по реке. Километров пятнадцать отмахали. Повернули обратно — она еле плетется. Потом сорвалась в воду, промокла, продрогла, из сил выбилась. Слабенькая была. Я пожертвовал частью своей амуниции, завернул в солдатское одеяло и понес к палатке. Сначала она хорохорилась, порывалась идти сама. Потом пригрелась на руках и заснула. Проснулась уже в палатке…»

Говорил он о ней всегда мало и кратко. Но его слова звучали посильнее поэм.