Тундра не любит слабых

Командир в конце концов смутился. Я для порядка показал своему знакомому пилоту билеты и прочие бумаги и на прощание пожал руки друзьям.

Нганасанская столица с воздуха выглядела в виде цепочки черных пятнышек на снегу. Самолеты садятся в некотором отдалении от поселка на площадку, покрытую многометровым слоем снега.

Самолет резко пошел вниз. Под нами промелькнули жилые дома, больница, интернат, здание исполкома и комитета партии. Потом появилась панорама зимней Хеты, земля приблизилась, и еще через мгновение колеса стукнулись о лед.

Нас ждали. Пока открывали дверь и приставляли лестницу к самолету, подполз трактор, волоча сани, на которых сидело множество знакомых. Мы с трудом вырвались из дружеских объятий, чтобы выгрузить багаж. Правда, нам его выгружать не пришлось. Наша роль свелась только к указаниям, где что лежит.

Все задавали один очень трогательный вопрос:

— Ну, как съездил?

Видимо, к тому, что я прописан в Москве, здесь относились несерьезно. Все и раньше поговаривали, что необоснованно считать меня москвичом, так как я полгода обретаюсь за Полярным кругом. Многие советовали даже перевезти сюда семью. Количество нашего груза вызвало веселое оживление у присутствующих.

— Все-таки решил переселиться! — сказали друзья.

— Снимаем фильм, — уже привычно отвечал Эдди своим новым знакомым…

Хосю приехал в поселок, как только узнал о нашем прибытии. Он был оленевод. Старики говорили, что уже сейчас он знает дело, а ему всего двадцать лет.

На Хосю всегда можно положиться. Он сказал, что лучше всего добраться до стада Боло, самого дальнего от поселка, по бригадам. Мы не стали спорить, и он уехал за оленями и нартами для нас. Он должен был вернуться через день. У меня было время для поездки к своим знакомым на ближайшую зимовку. Упряжку было достать несложно — из тундры каждый день кто-нибудь приезжал и задерживался на день-другой. Эдди остался готовиться к съемке. Ему нужно было размотать пленку, привезенную большими концами, проклеить все щели кинокамеры пластырем, чтобы во время пурги снег не забивался в них, проверить звукозаписывающую аппаратуру.

Выехал я один. Погода была отличная. Олени бежали хорошо. Так продолжалось половину дня. Потом упряжка стала заметно сбавлять темп. Небо все плотней и плотней забивало тучами.

На душе сразу стало легче, когда олени стали задирать головы и нюхать воздух. Значит, жилье чуют. Теперь можно не останавливать упряжку и не искать дороги.

Немного мело. Не по-настоящему мело, когда пурга валит с ног и приходится ложиться между оленями и поглубже зарываться в снег, а так, слегка поддувало. Нужно было только время от времени соскакивать с нарт и тыкать рукой в снег. Мягко — дороги нет, потверже — значит, наезжено.

Скоро сквозь снег стали проглядывать силуэты домов. Зимовка. Олени, как будто читая мои мысли, стали около крыльца моего приятеля без команды. Я завязал за копыто вожжу, бросил хорей и стал разгребать ногами снег, чтобы открыть дверь. Она поддалась с трудом. Я протиснулся в сени, рванул дверь комнаты и ослеп: очки мгновенно запотели.

— Борисыч! — радостно завопил Юрка. — Откуда приковылял, старина?

— Из тундры, как видишь, — сказал я, выпутываясь из своих меховых одежд.

— Давай, давай к печке! — суетился Юрка.

— Олени там у меня, — сказал я ему, — мне с ними распорядиться надо, сгонять за реку, чтобы попаслись.

— Сделаем, — заверил он и, не попадая в рукава куртки, выскочил на улицу.

Вернулся он слишком быстро. Для того чтобы повести оленей за реку, требовалось около получаса.

— Ты куда оленей дел? — спросил я его.

— Не волнуйся, устроил я твоих рысаков, — успокоил меня Юрий, — здесь, под навесом, привязал и комбикорма им насыпал.

— Так не будут есть, наверное, — сказал я.

— Ничего, сожрут. К нам народу много ездит. Мы специально для оленей комбикорм привезли. Едят.

Меня все-таки одолевало сомнение. Я вышел под навес. Олени сгрудились около железной ванны, куда Юрий насыпал комбикорм, и дружно жевали.

По-настоящему я почувствовал тепло, когда вернулся в дом. Пальцы на руках и ногах приятно покалывало. Подсел поближе к печке, на дрова, и стал шевелить кочергой угли.

Юра выдвигал из-под кровати какие-то ящики и чемоданы и вываливал из них на стол то консервные банки, то бутылки, то какие-то свертки.

— Сейчас мы с тобой коктейля хватим, старый ты бродяга, — орал он возбужденно, — а то на вахту скоро. Нас теперь на зимовке семеро.

Сев за стол, я еще раз убедился в Юркиной щедрости. Он выложил все, что сберегал к собственному дню рождения. Я запротестовал против такого излишества. Мы с Юркой отобрали из кучи, которую он навалил на стол, несколько банок с маринадами, вытащили из кладовки здорового чира. Юрка разлил по колбам спирт. Затем стал разводить его какими-то жидкостями.

Мы уже заканчивали подготовку к трапезе, когда в сенях кто-то завозился и на пороге появилась фигура в парке.

— Эгей, да это Магеллан тебя почуял, — сказал Юрка. — Входи, входи, старик.