Тундра не любит слабых

Я очень обрадовался приходу старика. Мы с ним не виделись целый год. Он был очень стар. Близких родственников у него не было. Старик получал пенсию и немного работал на полярной станции — резал лед, из которого топили воду, чинил мелкие деревянные вещи. Ребята на станции менялись из года в год, а Магеллан оставался. Зимовщики его любили, и он отвечал им полной взаимностью.

Кстати, настоящее имя старика было отнюдь не Магеллан, а Боколю. Магелланом окрестили его мы с Юркой, и это имя привилось. Как-то разговаривали со стариком о том, сколько ему приходилось странствовать в течение жизни. Получалось около тысячи километров в год. На первый взгляд вроде бы немного. На самолете такое расстояние можно пролететь за час, на поезде — сутки и даже пешком — месяца три. Нганасаны же путешествовали не для удовольствия и не налегке.

Раньше они жили небольшими группами по пять-шесть семей. В таких группах все были связаны кровным родством. Стойбище обычно состояло из двух или трех чумов. Иногда и семей и чумов на стойбище было побольше. Оленеводство у нганасан было развито слабо. Оленей держали столько, сколько требовалось для того, чтобы аргишить. Кормились главным образом диким оленем, которого еще много и теперь на Таймыре. Каждую весну дикий олень уходит на север. Нганасаны кочуют, несколько опережая стада дикого оленя, и на переправах крупных рек бьют его.

Санные караваны нганасан, набитые скарбом, были в постоянном движении. На одном месте обычно сидели недолго. Мужчинам приходилось особенно много путешествовать — охотиться, разведывать пастбища, места поколок (добычи дикого оленя на речных переправах) и рыбные места, ловить линных гусей. Не менее тысячи километров пути в год приходится делать каждому нганасану.

Мы все же решили с Юрой остановиться на этой цифре. Перемножили тысячу на восемьдесят лет, прожитых Боколю, и оказалось, что он переплюнул Магеллана. Если бы он вел свой аргиш по экватору, то его след дважды опоясал бы земной шар. Вот поэтому мы и окрестили старика Магелланом.

Старику имя нравилось. Он даже высказался, что мать подземного льда — Сыраданямы, наверное, еще долго будет искать старика Боколю и изрядно поломает себе голову, пока поймет, что Магеллан и есть Боколю, и заберет его в Землю мертвых. Он теперь представлялся новым людям как Магеллан.

Старик стянул с себя парку, вынес ее в сени, чтобы не оттаяла и не намокла, и присел около меня.

— Ну, с нгуо, как говорят у нас в Заполярье, — наконец возгласил Юрка, — то есть в буквальном переводе с нганасанского языка — с аллахом приступим…

Я заметил, что Юрий за год как-то изменился. Он больше балагурил. Манера разговора его была немного искусственной. Те, кто его раньше не знал, могли бы принять ее за естественную. Я-то чувствовал, что ему плохо.

«Может быть, устал, по дому соскучился», — подумал я.

— Давай-ка выпьем за очаги, около которых ждут и любят нас, — предложил я.

У Юрки дрогнули углы губ.

— Давай-ка выпьем за очаг, около которого ждут и любят тебя, — сказал он мягко, и голос выдал прежнего Юрку.

Я поставил стакан на стол.

— Пора вылезти тебе из скорлупы, — сказал я, — нечего прикидываться умирающим от веселья.

— Давай-ка выпьем, — повторил он. — Сначала выпьем, а потом и потолкуем. Я как-то не могу с духом собраться.

Спирт был слишком крепким. Мы еле отдышались и набросились на вареную оленину.

— Вот что, — сказал Юрий, — я разошелся с Татьяной. Татьяной звали его жену. Она жила в Ленинграде. — Развод получил? — спросил я его, остолбенев от неожиданности.

— Получу, — ответил он твердо.

Я не находил, что сказать ему, а молчать было очень тяжело.

— Ты знаешь, — снова заговорил он, — мне квартиру дали… Вообще, черт знает что за чепуху говорю… Лучше выпьем еще, а потом расскажу тебе все по порядку.

Выпили еще. Но лишний стакан не принес облегчения ни мне, ни ему.

— Пошлая история, — наконец прервал молчание Юра. — Такая же, как у многих бродяг, вроде меня… Трудно, конечно, порознь жить. Вот я и решил Татьяну сюда привезти. После твоего отъезда она как раз и приехала. Работала гидрологом, по специальности. Думал, втянется в работу, приживется. Сначала просто визжала от восторга: тундра, птицы и все такое. А потом работу забросила, со всеми переругалась. У нас ведь, сам знаешь, заставлять работать некому. У каждого есть свое дело, свои интересы. У нас на станции всего семь человек. Если один начинает дурить, всем тяжко приходится… Ну, мы с ребятами — люди свои. Стали за нее все делать. Она меня грызть начала за то, что я еще не профессор и даже не кандидат наук, что платят нам меньше, чем, скажем, в Антарктике, что мне до диссертации лет пять вкалывать и так далее.

Я прервал его речь, протянул сигарету. Мы помолчали, закурили.