Турецкие письма

Милая кузина, вот и наступил конец Йожефу Ракоци. Давно уже видели мы, что угасает он, как свеча. Вчера, чувствуя большую слабость, исповедался он, поговорил с нами, сделал завещание. Сегодня на рассвете жар и озноб совсем одолели его, утром он настолько отяжелел, что свеча уже готова была угаснуть. При всем том он разговаривал с нами до одиннадцати часов, хотя уже и глаза у него помутнели, настолько, что он лишь по голосам узнавал людей. В 12 часов, в полдень, он замолчал и был в очень сильном жару, только стонал, из чего мы могли понять, как он страдает. В два часа дня священник хотел дать ему последнее причастие, но едва он начал молитву, князь отдал Богу душу. Было ему тридцать восемь лет. Да будет на нем милость Господня! Тело его вскрыли, печень оказалась невероятно разбухшей. Тело я велел поместить в подвал, будет оно там, пока не придет ответ из Порты. В завещании он написал, чтобы его похоронили рядом с отцом, но не думаю, что это разрешат. Ежели у князя были недостатки, то были они не от натуры, а от воспитания. Ум у него был хороший, сердце доброе, но гнев его никогда не учили смирять, хотя он быстро проходил, но часто и вспыхивал; не научили его и добиваться любви других. Словом, ежели бы его воспитывал отец, он стал бы другим. Пока достаточно, в другой раз — о другом.

145 Чернавода, 15 decembris 1738.

Уверен, милая кузина, ты уже получила мое письмо, в котором я сообщил, что мы снова оказались без нашего главы. Но необходимости в главе в ближайшее время у нас не будет, потому как намедни мы опять схоронили одного из наших, и все мы, сколько нас осталось, уместимся в тени одной сливы. Кто нас сотворил, пусть будет над нами Его воля. Он сделал нас примером для всей нашей нации, и счастливы те, кто будет у нас учиться, кто будет жить со своей страной, кто, подобно дыму, не бросит народ свой и наследие свое. Дай Бог, чтобы никто и никогда за нами не последовал и с ужасом слушал рассказы о нашем долгом изгнании. Но, милая кузина, разве мы были первыми? Уж точно нет. Учились ли мы на примере других? Нет. Будут другие учиться на нашем примере? Нет. Но почему? Потому что всегда одни и те же причины вели и ведут и будут вести людей к такому положению, в каком находимся мы. И лишь тот будет счастливее, кого Господь принудит оставаться в своем имении. Потому как у меня никогда не было иных причин покинуть родину, кроме одной: я очень любил старого князя, хотя перед небесным отцом мне нужно было оставить ее по другой причине, и я должен чтить Его волю. Намедни приехал сюда один визирь-ага с письмами султана и великого визиря, в письмах этих содержатся прекрасные обещания. До сих пор, по распоряжению бедного князя, все имущество было в моих руках, но несколько дней назад, по приказу Порты, здесь собрались турецкие офицеры, все переписали, взяли в свои руки и опечатали. Я тоже оставил прежнее жилье и перешел на другую квартиру. Таков мир! А что ты скопил, чье это будет?[465] С этим остаюсь, etc.

146 Чернавода, 1 junii 1739.

Прошлого месяца четырнадцатого дня вернулся сюда тефтедар с приказом Порты, и поскольку Порта не дала разрешения, чтобы тело бедного князя повезли в Константинополь, то вчера вечером его погребли в греческой церкви, которого Господь Иисус поставит по правую руку от себя в последний день. Здесь теперь каждый час будет разделение апостолов, пришли приказы: господин Чаки поедет к Видину, молодой господин Заи — в Хотин[466], я же — в Яссы[467], но мы вдвоем поедем вместе до самых Ясс, оттуда двинемся в Бухарест, а оттуда, через Валахию, в Молдову. Отсюда же отправимся через четыре дня, и в фермане[468] нашем предписано, чтобы мы отправились на час раньше. Потому как здесь, когда кого-нибудь куда-нибудь посылают, не пишут в приказе, чтобы он поспешил, но чтобы отправлялся на час раньше, чем нужно, и на час раньше был там, куда его послали. Словом, ежели я и не смогу увидеть Эрдей, то покрывало его увижу: проезжать мы будем мимо эрдейских снежных гор. Ежели я и не смогу выпить пива в Загоне, то хоть водицы выпью из Бодзы[469]. Передам им привет и от твоей милости. Кажется мне, я достаточно подробно рассказал твоей милости обо всех делах бедного князя и о конце его жизни. Здесь мы схоронили уже двоих Ракоци, а третьего[470] пусть Бог бережет, он турецкий хлеб не ест.