Турецкие письма

Теперь уж точно можно сказать, что комедии конец: из театра нас, как положено, убрали, а визирь без всяких церемоний от нас отмахнулся. Perditio ex te Israel[458]. Минувшего месяца 27-го дня оставили мы Фетислан и вслед за визирем пошли к Видину, войска с нами было очень мало. Визирь передал, что в дороге встретится с князем; визирь всегда выезжал раньше нас, около девяти часов он остановился обедать, нам же сказали, что он встретится с князем после обеда, а потому мы заторопились, чтобы после обеда оказаться на месте. Но поскольку у визиря не было никакого намерения с нами встречаться, то пообедал он быстро, а когда увидел, что мы приближаемся к его шатру, поднялся, сел в свою карету и уехал. Это уже была не шутка. Потом сказали, что с нами он встретится возле Видина. Визирь прибыл в Видин намного раньше нас и вместе со всем двором был уже в шатрах. Когда мы приблизились к шатрам, нам сообщили, что сейчас с нами он встретиться не может, потому как плохо себя чувствует, так что направляйте лошадей к своим квартирам, которые были на берегу Дуная, за городом. Мы увяли, видя, как бесцеремонно с нами обращаются. Как все перевернулось! За несколько месяцев до этого нас ввели в Видин с большой помпой, теперь же даже через город не захотели пропустить, а нам пришлось обойти город стороной, под садами. В конце концов прибыли мы на место, находимся здесь, в шатрах, никому не нужные. Прибыли мы сюда 29-го. После этого князь не будет говорить, как обычно, что Порта относится к нему с еще большим почтением, чем к отцу. Сегодня после обеда передали нам, что князь может встретиться с визирем, пусть едет к нему, но через короткое время снова передали, что это невозможно, у визиря голова болит. Неохота кончается стоном. Вчера же рано утром он отправился отсюда со всем двором и оставил нас здесь. Сколько мы здесь будем и куда нас пошлют на зиму, один Господь знает. Мы же знаем, что здоровье князя очень слабо, он и до этого не был здоровым, с тех пор как приехал сюда, а с какого-то времени становится все желтее; гнев же очень вредит его здоровью. Желаю доброго здоровья твоей милости.

141 Видин, 4 oktobris 1738.

Это письмо тоже не будет слишком утешительным, и новостей никаких не могу тебе сообщить, кузина. Да и что писать, когда никто к нам носа не кажет, словно мы в Турции одни. Наш лагерь довольно длинный, но очень узкий; всего нас человек полтораста. Но сейчас в любой момент можем остаться мы без нашего главы, потому как князь в очень плохом состоянии. Его постоянно мучает жар, лицо худеет, тело толстеет. Это нехорошо. Но он об этом забыл бы, ежели было бы с кем[459] и с чем, и рад был бы скрыть свою болезнь. Лекарств он не принимал, но хотел забыть о болезни, куда-нибудь уехав. Намедни, по совету цирюльников и докторов, сел он в лодку, и мы спустились далеко по Дунаю[460]. Но когда возвращались, он дважды терял сознание, мы уж думали, что живым он домой не доберется. Четверым пришлось вынести его с лодки и доставить в шатер. Из-за беспокойства, которое доставляет ему болезнь, он, еще несколько дней назад, заставил перенести свой шатер подальше от других, но там тоже не смог оставаться, а просил постелить ему возле наших шатров; до вечера он лежал там, вечером хотел вернуться в свой шатер, но сам пойти не смог, его понесли туда четверо. Пока несли, он потерял сознание, я уж думал, он умер, но когда я его позвал, он очнулся. С тех пор жар и озноб у него все усиливаются, плоть как бы сходит с него, но гнев его не оставляет, что следует отнести как к его натуре, так и к тому, что ему трудно сознавать себя в таком состоянии. Нам снова нужно собираться в дорогу, визирь прислал сюда одного агу, чтобы найти для нас лодки, на которых мы спустимся по Дунаю до Оросчика[461], оттуда — зимовать в Чернаводу. Отправимся мы через два дня, так что письма, кузина, отправляй туда, а также береги свое здоровье.

142 Оросчик, 14 oktobris 1748.