Турецкие письма

Наверно, кузина, ты уже и писать разучилась, я же не разучился еще, а потому пишу и сообщаю, что вчера вернулся из Бухареста. Князь послал меня приветствовать господаря Константина[442], который принял меня с большим почетом и торжественно пригласил к себе. Пока я там находился, господарь очень меня привечал и отпустил с почетом. Дунай я перешел и туда, и обратно по льду, хоть и боялся, как бы не провалиться, тогда было бы мне хуже, чем святому Петру[443]. Сегодня пришло письмо от великого визиря, в нем полным-полно всяческих обещаний, а также уверений, что дадут под начало князю тридцать или сорок тысяч солдат, но тут я — Фома Неверующий. В конце написано, что отсюда нужно нам двигаться в Видин[444], зачем, один Бог знает. Обращаются с нами, как с детьми, хотят сделать из нас пугало, потому как Порта думает: вот прибудем мы в Видин — и вся Венгрия, весь Эрдей сядут на коней и прискачут к нам[445]. Будь жив наш прежний господин, может, так оно и случилось бы, но теперь — не дай Бог, чтобы к нам кто-нибудь пришел. Но тебе, кузина, пускай Он поможет.

135 Видин, 7 aprilis 1738.

Вот мы и прибыли сюда. Прибыли, можно сказать, бегом, потому как по-иному мы передвигаться не умеем, хоть и были в пути почти десять дней. Словом, из Чернаводы выбежали мы 27-го дня минувшего месяца. Но не думай, что за нами неприятель гнался, просто мы все делаем бегом. Везде для нас и для нашей поклажи дают почтовых лошадей. Можно сказать, что поклажа наша султану стоит уже дороже, чем нам, потому как почтовых лошадей оплачивает султан. Дорога была нескучной, ехали мы по очень красивым местам, почти все время вдоль Дуная. Правда, земля вокруг пустовата, деревни разорены войной. Красивые эти места населяют сплошь сербы, а работать они не очень любят. Бабы носят очень уродливые головные уборы. Вчера, когда мы были в двух милях от Видина, паша выслал нам навстречу триста или четыреста всадников, нарядно одетых и на хороших конях. На берегу Дуная, в нескольких милях от города, были разбиты шатры паши, навстречу нам выехал его тихай, приветствовал князя от имени паши и привел его в шатер, где устроил князю угощение. После обеда князь сел на коня паши, и мы с большой помпой, под гром пушек, въехали в город. Разместили нас не в городе, а в пригороде. В другой раз напишу больше, пока этого достаточно.

136 Видин, 11 aprilis 1738.

Вчера князя принимал в гостях наш главный генерал[446]. Кажется, этого пашу я заслуженно могу называть генералом, а если этого недостаточно, назову губернатором, потому как это визирь с тремя бунчуками[447] и в военное время командует по крайней мере шестьюдесятью или семьюдесятью тысячами человек. Владения его и в ширину, и в длину чуть не в два раза больше, чем Эрдей. Разве нельзя такого человека звать генералом или губернатором? Он же как бы вечный владелец этих земель, до тех пор, пока его не сместят. Словом, паша разбил за городом шатры, и вчера в восемь часов мы подошли туда с большой помпой, а через час с большими церемониями прибыл туда и паша и разместился в своем шатре. Это важно, что не он ждал нас в шатре, а мы его, потому как турок весьма старается соблюдать церемонии. Еще через час князь пришел к нему, и беседа длилась целый час. Этот паша — мужчина видный, с осанкой настоящего визиря; был он армянином, потому и звали его Халвач Мэхэмед[448], он очень милостивый и умный человек. Правда, военным человеком он не был, поскольку пашой его сделали из главного тридцатитысячника; в этой стране люди вырастают на такую высоту в один миг, словно грибы. Правда, сейчас он в любой момент отправится отсюда по крайней мере с пятьюдесятью тысячами человек, обстреливать Оршову[449]. После беседы князь вернулся в свой шатер и со своими офицерами сел за обед, который велел приготовить для него паша; на столе одно за другим оказывались по крайней мере пятьдесят блюд. Паша ел в своем шатре. После обеда паша примерно с шестьюдесятью верховыми поскакал в поле метать копья, потом устроил стрельбу в цель из флинт[450], потом из луков; потом гонял своих коней. Когда все это закончилось, в пять часов принесли ужин, после ужина мы сели на лошадей и поехали к себе. Через некоторое время и паша вернулся в крепость. Турецкое гостеприимство — довольно грустное веселье; пригласил на обед, но с нами не ел, потом мы его и не видели: когда уезжали к себе, прощаться с ним не требовалось. Турецкие вельможи так приглашают в гости важных христиан, которые пьют вино.