Турецкие письма

Вчера Порта известила князя, что сегодня у него будет аудиенция у султана, а потому на ранней заре князь погрузился со всем своим двором на судно и высадился перед константинопольскими воротами, где нас уже ожидал чауз-паша со многими паузами и лошадьми. Князь сел на коня, посланного султаном, мы — на других коней, и в восемь часов подъехали ко вторым воротам султанского дворца. Князь спешился, его ненадолго усадили в воротах; это нужно было только, чтобы показать: кто бы ни шел к султану, у ворот он должен ждать. Через какое-то время чауз-паша объявил, что можно войти. Войдя во вторые ворота, мы попали почти в такой же двор, как первый. В этом дворе, с правой стороны, стояли почти тысяча янычар, а на дворе были расставлены, далеко одно от другого, пятьсот блюд с едой. Когда мы были в середине двора, раздалась команда, и янычары с криками бросились к блюдам, словно на врага, соревнуясь, кто скорей схватит блюдо. Во мгновение ока на земле не осталось ни одного блюда. Таков обычай: султан угощает янычар в тот день, когда платит им жалованье. Если же янычары не хотят бежать за едой, для султана это очень плохой знак. Слева же от дороги стояли в ряд двенадцать коней, каждого держали на серебряной цепи по два человека, каждый конь был богато украшен, особенно четыре последних, на каждом была упряжь с рубинами, на головах — перья и кисти с жемчугами. Нигде больше не увидишь коней ни красивее, ни наряднее, чем эти. К князю подошли два чауз-паши, ввели его в помещение дивана; каймакам и вельможи, которые там находились, встали и приветствовали его, потом усадили на почетное место. Помещение представляло собой четырехугольный зал с высокими сводами; каймакам сидел в середине у стены, на месте великого визиря, другие военачальники — с двух сторон от него. Над местом великого визиря было небольшое окошечко, откуда султан может все видеть и слышать, его же никто не видит. Потом, по заведенному обычаю, стали вызывать людей, у которых были какие-то споры или жалобы. Эти люди, подходя по одному к каймакаму, подавали ему прошение. Прошение зачитывалось вслух, два-три слова, которые изрекал каймакам, записывали на прошении и, вернув его просителю, отправляли его восвояси. Потом к каймакаму подводили людей других сословий, с ними обходились так же. За полчаса он уладил беды и споры двадцати просителей. Так уж у них заведено: великий визирь или тот, кто его замещает, произнеся одно слово, кладет конец судопроизводству, в одно мгновение устанавливая справедливость в каком угодно большом деле. Кого он приговаривает к смерти, того тут же ведут вешать, кому хочет вернуть добро, тот сейчас же и получает. Одно удовольствие было смотреть, как быстро действует здесь закон. Затем в середине зала, в три ряда, положили девятьсот кожаных кошельков с деньгами. Через некоторое время прибыл чауз-паша с приказом султана. Каймакам пошел ему навстречу до двери, взял у него приказ, приложил ко лбу, поцеловал, потом сел на место и прочитал его вслух; в приказе было сказано, чтобы он заплатил янычарам. И он тут же приказал, чтобы начинали платить. За один час все деньги были вынесены в большом порядке и тишине.

Когда это свершилось, перед каждым из тех, кто сидел в диване, поставили стол и на каждый стол принесли одну и ту же еду. И потом на каждый стол приносили одно за другим по крайней мере по двадцать блюд с едой, но при этом обед продолжался не более получаса, потому как турки едят часто, но понемногу; из одного блюда они берут по два-три куска, и блюдо тут же уносят, на его место ставят другое, из него тоже берут столько же, и так до конца, даже если блюд — целая сотня. После обеда в диванном зале целый час стояла такая глубокая тишина, словно в зале никого не было, хотя он был полон. Потом два чауз-паши подошли к двери, вызвали двух кадилескеров и повели их к султану. Через четверть часа они вернулись за каймакамом, который, поднявшись вместе с каптан-пашой, ушел к султану. Через короткое время пришли за князем и повели его туда же, накинув на него куний кафтан. Представ перед султаном, князь приветствовал его, султан же ответил: отец твой много лет сохранял преданность мне, думаю, и ты будешь ему следовать. Князь вышел от султана, мы тоже все были в кафтанах, за вторыми воротами он сел на лошадь, подаренную султаном. Мы тоже сели в седла и отправились к нашему жилью. Чауз-паша ехал перед князем, провожая его до квартиры, и тут настал конец комедии и этому письму.

130 Константинополь, 16 decembris 1737.