Турецкие письма

Использование заимствованных историй было излюбленным приемом во французской эпистолярной литературе и моралистических журналах той эпохи. Часть трактатов по риторике, появившихся в XVII в., особо занимается типами и характером изложения историй, приводимых в письмах, и существуют такие коллекции писем, которые уже в заголовке обращают внимание читателя на связанные с письмами рассказы.

Непосредственный источник большинства историй, фигурирующих в «Турецких письмах», можно установить точно или с большой степенью уверенности. Сюда относятся, например, сборники новелл Маттео Банделло, Пьера Боэстюо, Франсуа де Бельфора, Жана де Лафонтена, мадам де Гомес, энциклопедии Бейля и Морери, эпистолярные романы Роже де Бюсси-Рабютена, исторические труды Андре-Эркюля де Флёри, Джованни Сагредо, Луи Мэмбура, Поля Рико, Пьера Обрио и др. Из самого значительного моралистического журнала эпохи, «Ле Спектатер», переведенного с английского на французский, Микеш почерпнул в общей сложности почти десяток историй. Эта ситуация одновременно служит объяснением тому факту, что большинство историй имеет французское происхождение. Сопоставление этих историй с источниками дает возможность определить особенности обработки Микешем заимствуемого материала и пронаблюдать вытекающие отсюда изменения первоначального значения. Более ранние варианты другой части историй обнаруживаются во многих произведениях, поэтому непосредственный источник с полной уверенностью здесь не может быть определен.

Первичные источники части историй, использованных Микешем, — античные авторы: Геродот, Плутарх, Сенека, Плиний, Ливий, Светоний, Валерий Максим и Цицерон, а также популярные в Средние века и в позднем Средневековье сборники легенд, притч и анекдотов, такие как «Legenda aurea», «Gesta Romanorum», произведения Пельбарта Темешвари и Иоганна Паули. Особую группу составляют рассказы итальянских, французских и нидерландских гуманистов, таких как Петрарка, Боккачио, Бандело, Мазуччио, Джовио, Колленуччио, Бонфини, Маргарита Наваррская и Липсиус. Ранние варианты некоторых историй можно найти и у немецких и венгерских авторов XVI—XVII вв., таких как, например, Юлиус Цинграф, Зигмунд фон Херберштейн и Георг Штенгель, а также Гашпар Хельтаи, Петер Борнемиса, Альберт Сенци-Мольнар, Петер Пазмань и Миклош Зрини.

Особого внимания заслуживает то обстоятельство, что варианты многих историй обнаруживаются у французских авторов той или близких эпох, в числе которых много выдающихся моралистов. Сюда относятся, среди прочих, Монтень, Перро, Ла Арп, Верто, «L’Espion turc», Мишель Ле Клер, Жан-Батист Симеон Шарден, мадемуазель Скюдери, «L’Académie Galante», Монтескье, Вольтер. Что касается около полутора десятков историй, в основном специальных, то до сего времени не удалось установить ни непосредственного их источника, ни повторяемости в других контекстах. В нескольких случаях нельзя исключить возможности, что Микеш взял их из устной традиции.

Идейное своеобразие

Келемен Микеш стоял на позициях христианско-гуманистического мировоззрения, окрашенного идеями неостоицизма и янсенизма, и в то же время представлял толерантную, светско-рационалистически-галантную писательскую ориентацию. Взгляды свои он развивал с общечеловеческой точки зрения, но при этом всегда имел в виду свою родину, одновременно предпринимая плодотворные попытки гармонизировать моральные принципы верующего христианина, придворного и гражданина. Жанр литературного письма он возвысил в личностную форму самовыражения, художественно обновил ее, нашел в ней репрезентативное выражение своих представлений.

Основная особенность его мышления, его эмоционального состояния — постоянная смена надежды и безнадежности. Борясь с безнадежностью, он сформировал для себя жизненную позицию, опирающуюся на внутреннюю гармонию, и создал миросозерцание, которое оказалось эффективным и в условиях изгнания. Главные факторы этого миросозерцания — вера в Божье провидение и в гармонически организованный мировой порядок, понимание покоя как одной из фундаментальных ценностей жизни, акцент на общественно полезной деятельности и последовательное стремление выполнить свое писательское призвание. Эмиграцию он переживал как экстремальную жизненную ситуацию, как Божию кару, за отношением к которой угадывается влияние политической идеологии мученичества, действие которой не ограничено рамками конфессий.