Турецкие письма

С самого начала Микеш энергично, но в то же время и осмотрительно, совсем не размашисто, рисует образ воображаемого адресата и разрабатывает свою авторскую идентичность, создавая тот странный, призрачный мир, из которого ему больше нет необходимости выходить. Автор писем, даже несмотря на правдоподобие текста, не может рассматриваться как тождественный сконструированному им «я»: вместо реальной личности мы повсюду сталкиваемся с рассказчиком. Главные средства для создания идентичности: интенсивная, постоянно присутствующая авторефлексия, то и дело нарративизируемый опыт течения времени, размышления о настоящем и о недавнем прошлом, а также подробное описание узко взятой или широкой жизненной среды, окружающих его людей и их обычаев. Многочисленные иноязычные выражения, характерные для экзотического места, где он находится, также хорошо встраиваются в стратегию освоения данного места. Постоянный элемент формирования авторского «я» и конструирования идентичности — образ преданного слуги изгнанного князя. После смерти Ракоци парадигма сиротства становится особенно важной, подчеркивая униженное, зависимое положение эмигрантов. Показывая свою судьбу и судьбу товарищей по несчастью, Микеш в равной мере пользуется известной с XVI в. компаративной культурной моделью — параллелью между еврейской и венгерской судьбами, дважды вспоминая библейский образ Иова, терпеливо сносящего страдания. Формулы, открывающие и завершающие письмо, частая тематизация писем — все это также функционирует как мощный фактор создания идентичности (например, письма 57, 75).

Тем, как Микеш изображает других людей, он по крайней мере в такой же или даже в большей степени раскрывает себя, чем в тех случаях, когда рассказывает о событиях своей жизни, о своих мыслях и чувствах. Портреты его особенно точны и интересны в тех случаях, когда он изображает такую сложную фигуру, которую любит, как, например, Жужи Кёсеги, или к которой питает глубокую антипатию: например, к Миклошу Берчени и Йожефу Ракоци. Среди всех этих людей выделяется Ференц II Ракоци, о котором Микеш рассказывает в нескольких местах, богато представляя его в жизненно правдивых, достоверных и проникнутых личным чувством чертах.

Еще одна особенность писем — лаконичность, подчас афористичность стиля. Свои мысли Микеш часто формулирует как пословицы, поговорки, сентенции, цель которых — давать читателю некий нравственный стимул. Сентенции и афоризмы чаще всего сообщают особое значение его размышлениям, подталкивают читателя к определенным выводам, к жизненной мудрости, придают весомость начальным или финальным фразам в письмах. Вот несколько характерных примеров: «тот, кто дал нам зубы, даст и еду» (письмо 122), «я — тот, кто был, и буду тем, кто есть» (письмо 72), «Дороже то, что реже» (письмо 23), «кто богаче, тот и сильнее» (письмо 48), «верно говорят, что Франция — рай для женщин и ад для лошадей. Турция же — рай для лошадей и ад для женщин» (письмо 15).

Излюбленный прием Микеша — стремление связывать личный опыт с впечатлениями, почерпнутыми из книг, и олитературивать то и другое. Экзотические описания почти всегда носят личностный характер; автор в основном воздерживается от обобщений. У него хорошо развита способность разделять индивидуальные черты и общие культурные характеристики. Он сознает, что его собственная система культурных ценностей отличается от господствующей в данном месте, но, как правило, отодвигает эту систему на задний план или релятивизирует ее. Свои наблюдения он излагает, эмоционально окрашивая их; явления и конкретных людей последовательно оценивает в их отношении к ситуации изгнания, под углом зрения французского опыта и турецкой среды. Тот факт, что во второй части «Писем» преобладают описания, новеллистические вставки, почерпнутые из письменных источников, демонстрирует процесс культурной, социальной адаптации к чуждой среде. Описывая окружающую жизнь, ландшафт, он вплетает в них свои размышления, переживания, рефлексии; рисунок восточного мира находит отражение в личных ощущениях автора. Такие оппозиции, как «цивилизация—варварство», «центр—периферия», как и показ восточной культуры через западное восприятие в стиле и манере Микеша, почти или даже совсем не находят места.