Турецкие письма

Знаю, что мы не просто воздух сотрясаем, когда пишем что-нибудь эдакое, потому как ты пишешь, что герцог не такой.., и что молодой господин кое-что любит больше, чем охоту. На это я отвечу: молодого господина мы знаем, потому и говорим так. Но если бы знали и герцога, то и говорили бы по-другому. Но, милая кузина, сильно нам наскучило жить здесь, и непривычно нам каждый день ходить на богослужение и в постные дни не есть мясо. И с утра до вечера поглаживать только книгу[302]. Правда, мы ездим на охоту, но только для того, чтобы не торчать дома, и по полчаса что-нибудь ищем, а прочее — скука. Были бы здесь какие-нибудь куропатки в платочках или зайчихи в юбках, о, тогда бы мы стали завзятыми охотниками и готовы были бы хоть до вечера ничего не есть. Да вот беда: здесь запрещается даже смотреть на женщин, это здесь такой фрукт, который никогда не подают на стол. В конце концов здесь у нас сложится такой обычай, как у греческих монахов, живущих на горе Атос[303], куда не только женщинам нельзя подниматься, но и где никаких животных женского рода нельзя держать, даже кур. Туда не пустили бы даже Еву, праматерь нашу. Здесь, правда, мы еще до таких строгих порядков не дожили, но до этого недалеко. Суть в том, что никто из нас не будет следовать Оригену[304]. Спроси, милая, у других, кто был этот Ориген, а я этого не знаю. И, кроме всего прочего, достаточно ты меня стыдишь, милая кузина, но я к этому уже привык, как москальские женщины к битью; они даже жалуются, что муж их не любит, если они ненадолго остаются небитыми[305]. Во всех странах — свои обычаи. Наши секейские женщины такого не признают, они желают иных доказательств мужней любви. Я же прежде всего желаю, чтобы ты берегла здоровье и писала о новостях. Остаюсь слугой милой кузины до самой смерти — но не далее того.

84 Родошто, 20 augusti 1727.