Турецкий караван

Еда совсем простая — жареная баранина с макаронами, компот из сухофруктов. Правда, пшеничный хлеб. Такой выдавали в Крыму после Перекопа. Депутаты, сказал Кулага, вообще из богачей. Но, изгнанные из своих имений иностранными штыками, восстали против владык мира. Даже наперед своего султана. Не рабочие, не крестьяне, но все же новой власти депутаты, новой Турции, какая уже двенадцать лет воюет, дошла до края бездны: сами вот депутаты неважно одеты и скромно едят.

В сарае-резиденции появился начканцелярии — сопровождать посла при осмотре древностей, развлекать. Фрунзе надел шинель, что застегивалась у плеча, ворот аккуратно взял на крючок. Звезда и ромбы ярко алели на обшлаге. Портупея — наискось через грудь, привесил почетное оружие — золотую шашку. Папаху слегка заломил. Зажав в руке перчатки, вышел к экипажу, спокоен, красив. Слышался тонкий певучий звон шпор.

Лошади рысью взяли с места. Фрунзе спросил начканцелярии, когда предположительно вернется с фронта Гази. Молодой человек, предупредительный и старательный, поспешно ответил:

— Совершенно неизвестно. Тайна!

Мороз и зимнее безветрие, в котловине было тихо. Город карабкался по склонам к седой крепости. Красные черепичные крыши поднимались уступами одна другой выше. Над кромкой мощных стен и бастионов голубело небо. Каменные ступени поперек всей улицы вели к проему в толстой стене. Экипажи остановились внизу.

Фрунзе в толпе сопровождающих, придерживая шашку, двинулся наверх и по привычке беззвучно считал. На этот раз — ступени… За цифрой обычно таились многие значения. На Перекопе-Сиваше, проезжая поле битвы, Фрунзе считал трупы погибших лошадей — убыль тягла: как посеет крестьянин весной? Считал разбитые вагоны, взорванные мосты…

Через ворота-туннель все прошли в крепость. Этот светлолицый из далекой России, Фрунзе, казалось, только затем и приехал, чтобы смотреть, смотреть, расспрашивать…

Древние строители поместили в основание стен каменные глыбы, будто скалы. Выше лежал и крупный, и помельче синеватый камень. А верх подровняли самым мелким. Начканцелярии сказал, что наступающие армии всякий раз, конечно, разрушали эту крепость, и она отстраивалась вновь. В ней поместились камни многих эпох. Даже бесконечно древнего государства — Хеттского, возможно изначального среди созданных аллахом вообще. Ныне эта крепость — символ несокрушимости нации.

Взошли наверх, и горизонты раздвинулись, небо поднялось. Земли под этим небом в тысячелетиях заселялись набродами племен. Менялись царства. Хеттов оттеснили на восток народы моря, возникла Фригия. Ее покорило Мидийское царство, но затем сами они, Фригия и Мидия, покорились царству Персидскому. Его развалил Александр Македонский. Вот здесь, у этих стен он проходил. Потом явились галаты, а Галатию покорил Рим — Ангора стала провинцией Римской империи, затем Восточной Византии. Здесь были персы, арабы. Наконец с востока набрели сельджуки — предки нынешних турок.

Близ этой крепости Тимур уничтожил войско султана Баязета Молниеносного, самого взял в плен, посадил в клетку и повсюду возил с собой, пока пленник руки на себя не наложил. Оба несчетно разорили городов, трупами горожан закидывали рвы вокруг крепостей. Все — по праву силы. Рекой течет кровь? Но кто же говорит о том, что когда идет дождь, то мокро! Потоками крови счастлив покоритель. Золото течет к нему караванами. Вселенная ложится под копыта его коня…

Начканцелярии приметил, что посол вдруг сбавил шаг…

«Империалистские волки» и сегодня рвали все по тому же древнему закону силы. Но теперь народы ломали этот закон.

Далеко от косых домиков Ангоры, на западе, тяжко задумался во дворце у Босфора последний султан — Вахидеддин, еле жив. История ныне двинулась мимо султанов, и это, думал Фрунзе, предвещает Турции яркую новь… Земля устала от ног бесконечных завоевателей… Фрунзе почувствовал за собой огромную силу подлинной правды, справедливости большевизма, который требует лишь одного — мира и свободы для людей.

Сверху видели город, какой он распластанный, тесный и глухой. Никто еще не мог знать, что со временем он превратится в столицу, станет большим, полуторамиллионным, с оперным театром и мавзолеем Мустафы Кемаля… Фрунзе продвигался по тропе между обломками, начканцелярии пояснял:

— Это башня Тамерлана… Остатки храма… римского моста…

— Храмы и мосты разрушены не временем, а войнами, — сказал Фрунзе. — И не орудиями осады, а убийством строителей.

— Шкура лисы — ее несчастье, — вздохнул начканцелярии. — Сдирают…

У стен было жарко. Сняв шинель, Фрунзе накинул ее на плечи. Увидев плоский камень, присел отдохнуть. Сопровождающие окружили его. Фотограф воспользовался привалом, лихорадочно стал устанавливать свой ящик… Ваня из-за выступа высунул голову и также оказался на фотографии. Сохранял ее потом всю жизнь.