Турецкий караван

— Абилов теперь и это знает. Кто такой Рауф? Из черкесов. Отец был главой морского совета, сенатором был. Сын Рауф — морским офицером, командовал миноносцем «Пейк Шефкет», крейсером «Хамидие», — храбрый, властный! Потом йеменский народ усмирял. Потом недолго министром был. А подписав Мудросское перемирие, от султана скоро перешел к Мустафе Кемалю. Так сообщают. Когда англичане разгоняли меджлис в Константинополе, увезли на остров Мальту и депутата Рауфа. Ныне в мае его отпустили в обмен на арестованного Кемалем английского офицера. А сейчас вот Рауф приехал в Ангару и его тут же, Абилов пишет, избрали заместителем Кемаля в Обществе защиты прав, а также комиссаром общественных работ, значит ведать дорогами, мостами, туннелями — прокладкой, ремонтом, перевозками…

— Вы думаете, это назначение связано с соглашением Буйона?

— Не знаю, товарищ Фрунзе. Абилов пишет, что Рауф не любит нас, нечаянно проговорился: жаль, Азербайджан — советский.

— Ну, это от Рауфа не зависит, — сказал Фрунзе. — Спасибо, Гусейнов. Значит, о том, что кроется за соглашением, пока ничего? Что ж поделать. Идемте к товарищам… Надеюсь, на месте сами турки расскажут.

— Да, расскажут, будут приемы! В Тифлисе, товарищ Фрунзе, запаситесь вином для приемов. Надо!

Сошли на перрон. Среди провожавших теперь был и Киров. Он в пальто, в русских сапогах, веселый, открытый. Звонко сказал:

— Становись, Михаил, сфотографируемся на память!

Фрунзе — с застенчивой, славной улыбкой:

— На память? А я вернусь скоро… В красной феске! Встретите: «Селям, Фрунзе…» Мне дарят обычно что-нибудь гардеробное: туркестанский халат, папаху, бурку. В Ангоре, вот увидите, феску получу.

Киров у белой стены стал перед ящиком фотоаппарата. Прозвенели шпоры, остановился и Фрунзе, подтянутый, перекрещенный ремнями. Поправил шашку на боку. Глядя в объектив, прищурился — было очень светло. Киров сдвинул кепку на затылок. Напряженное выражение, глаза смотрели строго. Вдруг в них мелькнул озорной огонек, словно Киров посмеивался над военной выправкой товарища, понимая однако ее необходимость. Рядом с роскошной парадной шашкой, наверно, совсем буднично выглядит в его, Кирова, руках сверток газет… Такими и остались эти двое на фотокарточке.

— А теперь до свидания! Приезжай… в феске.

С этого вокзала отправился тогда и Субхи…

Вновь застучал поезд. Судя по солнцу — обратно: до Баку оно грело справа, а сейчас вдруг слева теплит.

Огибая отроги Кавказских гор, поезд миссии шел вдоль морского берега все еще на юг. Слева был Каспий, справа — горы. У станции Сангачал горы отступили, затем вновь подошли и сопровождали поезд до станции Алят. Обойдя горы, железная дорога взяла круто на запад и пошла от Каспийского моря в сторону Черного. После этого поворота Кемик думал: «Всё, вышли на Тифлис. Что-то там будет. Найду ли нашу Маро, последнюю каплю от семьи?»

Между горами поезд еще прошел до станции Аджи-Кабул, заваленной сушеной рыбой в связках и в кулях. Отсюда почтовая дорога уходила в рыжее марево, на берег Куры, в Сальяны, где и вылавливали эту рыбу. Здесь как будто не знали голода… Знакомые, свои места… Далеко в стороне осталась граница с Персией. Фрунзе сказал, что она плохо охраняется и с той стороны идет банда за бандой… А далеко на юго-западе, за дымкой заката — турецкая граница. В наступившей темноте, поглощая слабый свет звезд, вдруг возникло яркое, в полнеба зарево.

— Турция горит?! — воскликнул Кемик.

— Это небольшой, неопасный вулкан шалит, здесь много таких, — заметил стоявший у окна Фрунзе. — Разве не знаете?

Потом наступила темнота, звезды — прямо перед глазами, низко, чувствовался простор. Вышли в Муганскую степь, на правобережье плодородной Куро-Араксинской равнины. Кемик переполнился сознанием прочности бытия, когда Фрунзе хозяйственно-спокойно проговорил:

— Весной Аракс разливается, как море. Ила наносит, как Нил. Но сбрасывает это золото в Каспий! Орошение, и вот вам хлопок.

Поезд в темноте осторожно переходил по охраняемым мостам то на левый, то на правый берег Куры. Здесь нельзя торопиться. «Кюрдамир» — промелькнуло за окном освещенное керосиновым фонарем название станции.

— Я знаю! — воскликнул Кемик. — Отсюда тракт на Шемаху. Ах, древняя! Я там был. Кушал знаменитые шемахинские пирожки с корицей и изюмом!

Глухая ночь, давно пора спать, а Кемик все еще у окна. Вот огоньки станции Елизаветполь. Он помнил дорогу от вокзала до города среди фруктовых садов. Свои места… Кулага изучает экономику, и будь он человеком, Кемик сейчас разбудил бы его и рассказал про богатства губернии — все, что только бывает в земле: яшма, белый и черный мрамор, золото и нефть…

Ближе к Тифлису в белесой мгле проступили очертания горных лесов. На станциях изнутри светились тихие павильоны — ночлег железнодорожных рабочих, летом защита от москитов и комаров.