Турецкий караван

С узловой станции Михайлово отправили в Тифлис телеграмму — едем благополучно… Пройдя долиной и в южной стороне повидав устье Боржомского ущелья, попали во мрак: поезд ворвался в черный грохочущий туннель длиной в четыре версты. Так из Карталинии попали в Имеретию. Пробежали через небольшой мост, начались теснины, кручи, и поезд стал пробираться словно ползком. Это все Сурамский перевал. Крутые спуски, а когда на подъеме, то нужен еще один паровоз. Речки пересекали дорогу на каждой версте. Поезд шел с моста на мост и вдруг будто ухнул в ущелье, потом прополз, как змея, под гигантской трубой, отводящей все выносы и потоки… А были места, где поезд такой изгибался дугой, что сближались голова его и хвост… Вдруг — стоп: что-то случилось впереди, либо река какая набедокурила, либо… Словом, ремонт, раньше утра поезд не двинется.

В тишине заиграла гармонь. Ваня стоял в открытых дверях вагона, дышал. Тучи, летящие издалека — будто от Шолы. Кругом горы…

Кавказ против России небольшая земля, только что идет в облака, а народов! Едешь, и что ни час, то иной башлык, другая папаха. За горой народ, за другой — другой. На этой улице грузины, на соседней турки, а дальше персы или еще кто. И это ничего. Ведь одну землю засевают, по одной дороге ходят, из одной скалы камень берут. Драки нет, если пролетарии и крестьяне. Драка есть, если бедный и богатый. Кровная месть или разбойники — это из-за темноты, и будет изжито. В Шоле, бывало, суетливый дед Сайка пытался объяснить жизнь:

— Бог-от рассердился, зачем грабеж вокруг. Насилие, говорит, а люди не слушаются меня, притоплю-ко их всех, а там выйдет что-нибудь другое… Ну, Ноев ковчег из дерева гофер приосел на горах Араратских, опять пошел людской род, теперь ноевской нации. От его сына Яфета — мы, северные. От Хама — всякие другие… Ну, в одном месте жжет, надумали люди поднять башню. Кирпич, глина, взялись класть, возвышают и возвышают. Бог видит: что за нахальство, подбираются ко мне! Ну, я им сейчас устрою. Смешал языки, то есть у каждого племени свой, другим непонятный. Артели-то и не стало. Один другого не понимает. Драки и начались. Вот он, Вавилон, до седни…

«Создал бог, но в одночасье всех и утопил, а возродились — перессорил, до сегодня нация крошит нацию. А ведь понятия обыкновенные у всех людей одни, только звуки слов разные», — думал Ваня.

Раздул сапогом угли в самоваре, сел с Фрунзе пить чай, спросил про Вавилон. Фрунзе, прихлебывая чай, отвечал:

— Это не совсем сказка.

Был-таки город Вавилон, но не башню там строили, а пирамиду (ныне откопали ее фундамент). Царь Набопалассар, когда ремонтировали однажды пирамиду, велел выбить слова: «Людей многих народов я заставил здесь камни таскать». Исключительно ради бога. «Вавилон», иначе «баб-илу», означает «врата божьи», только-то. Пирамиду по всем правилам построили, а сказка — ее придумать уже легче.

Потом сидели в салон-вагоне, желтел огонек свечи в фонаре, кто читал, кто играл в шахматы. Кулага бродил, смотрел в черные окна, говорил о богатствах края: о марганце в Кутаисе…

Ваня попросил у Кулаги в подарок подковки на каблуки, ведь есть у него запасные.

— Есть подковки, — сказал Кулага. — Но они денег стоят!

— Копейку?

— Все равно сколько, — смеялся Кулага. — По дружбе за десять тысяч рублей уступлю. Рыночная цена.

— Ладно, попросишь стакан чаю, я с тебя тоже сдеру!

— Правильно, — похвалил Кулага. — Учись торговать!

Он был аккуратист, этот Кулага, и требовал от человека, чтобы тот строго по расчету мыслил. «Поэтому, наверно, и донимает Кемика, — подумал Ваня. — Открою Кемику эту причину — успокоится. А как самого Кулагу донять? Наверно, и его можно сбить с его расчета. Душа ведь у него все-таки человечья!»

…С рассветом поезд тронулся по холодным синим рельсам, казалось еще спящий. А народ уже на ногах. За окном тесные проезды, тут и там камень сложен то в подпорную стену, то в полузапруду — защита от стихий. За рекой Чхеремелой в зеленой котловине оказались в кольце ослепительно белых известняковых скал: словно хоровод вели вокруг медленного поезда. Люди в нем высунулись из окон: такое, может быть, раз в жизни и увидишь.

На маленькой станции под горой женщины с корзинками мыльной глины (вместо фабричного мыла) спустились от белых домиков — глину продавать. — «Вот, — подумал Ваня, вспомнив вчерашний разговор с Кулагой, — пусть он, лысеющий, и купит за десять тысяч, укрепит остатки волос этой глиной… Учись торговать!»

Мост рассек скалу с развалинами еще одной крепости — сколько их тут! Эта называется Шорапани.

— Позвольте, — сказал Фрунзе, взглянув на карту. — Это же крепость Сарупана, о которой упоминал еще Страбон!

Название новой речки — Квирила, то есть «Крикунья». Верно, оглушительно кричала за окном. Камни стучали, сталкиваясь на ее дне. Пеной укрылась — пухлым белым одеялом, спадая по уступам. На берегах чернели утесы, и голые, и поросшие елью. Рыжие навесы скал укрыли Крикунью от солнца.