Тургенев в русской культуре

Хрупкое – потому что в подтексте возобновленного общения оставались кардинально разные мировоззренческие, этические, эстетические позиции, и споры все-таки возникали, но оба старых товарища, приближаясь к опасной «рытвине», делали все, чтобы не оступиться в нее вновь. Слово «рытвина» здесь употреблено не случайно: С. Л. Толстому запомнилась реплика Тургенева: «В русской деревне я с одним не могу примириться. Это – с рытвиной. Отчего во всей Западной Европе нет рытвин?». Поясняя дальше, что рытвина – это водомоина на межах, которая постепенно превращается в овраг и выводит из землепользования большие площади, Сергей Львович подтверждает: «Тургенев прав: с рытвиной мириться нельзя»[249]. Такие же рытвины образуются и в человеческих отношениях. Еще в 1856 году Тургенев писал Толстому: «Вы единственный человек, с которым у меня произошли недоразуменья; это случилось именно оттого, что я не хотел ограничиться с Вами одними простыми дружелюбными сношениями – я хотел пойти далее и глубже; но я сделал это неосторожно, зацепил, потревожил Вас и, заметивши свою ошибку, отступил, может быть, слишком поспешно; вот отчего и образовался этот “овраг” между нами» [ТП, 3, с. 13]. Теперь не только Тургенев, но и Толстой готов сделать все, чтобы не образовался новый овраг. Дается это непросто. И если Тургенев однозначно доволен восстановлением отношений, о чем пишет и самому Толстому («Мне очень приятно узнать, что все в Ясной взглянули на меня дружелюбно» [ТП, 12, кн. 1, с. 351], и А. А. Фету, с которым практически в то же самое время у него возобновилась переписка («Мне было очень весело снова сойтись с Толстым» [ТП, 12, кн. 1, с. 361], – то Толстой в эпистолярных отзывах гораздо сдержаннее. Вот его отклики на первые после долгой разлуки встречи: Н. Н. Страхову: «Тургенев был опять и был также[250] мил и блестящ; но, пожалуйста, между нами, немножко как фонтан из привозной воды. Всё боишься, что скоро выйдет и кончено» [Толстой, 62, с. 439]; Фету: «Тургенев на обратном пути был у нас и радовался получению от вас письма. Он всё такой же, и мы знаем ту степень сближения, которая между нами возможна» [там же, с. 441]; опять Страхову: «Но зачем вы сердитесь на Тургенева? Он играет в жизнь, и с ним надо играть. И игра его невинная и не неприятная, если в малых дозах. Но сердиться и вам не надо» [Толстой, 62, с. 441]. Однако в письме к самому Тургеневу от 27 октября 1878 года прорывается отголосок разногласий, настороженность Толстого, его неготовность «играть». Отвечая на информацию о готовящихся переводах его произведений на французский и английский языки, Толстой пишет:

«Пожалуйста, не думайте, что я гримасничаю, но ей-богу, перечитывание хоть мельком и упоминание о моих писаниях производит во мне очень неприятно сложное чувство, в котором главная доля есть стыд и страх, что надо мной смеются. То же и случилось со мною при составлении биографии. Я увидел, что не могу, и желал бы отделаться.

Как я ни люблю вас и верю, что вы хорошо расположены ко мне, мне кажется, что и вы надо мной смеетесь. Поэтому не будем говорить о моих писаньях. И вы знаете, что каждый человек сморкается по-своему, и верьте, что я именно так, как говорю, люблю сморкаться» [Толстой, 62, с. 466–467].

Последняя фраза – очевидная, почти дословная отсылка к «Отцам и детям», к словам Базарова, адресованным Павлу Петровичу: «Человек все в состоянии понять – и как трепещет эфир, и что на солнце происходит; а как другой человек может иначе сморкаться, чем он сам сморкается, этого он понять не в состоянии». Трудно сказать, намеренная ли это аллюзия, призванная смягчить ультиматум: «не будем говорить о моих писаньях» (но Тургенева именно «писанья» Толстого всегда интересовали, как ничто другое!), – или это получилось непроизвольно, однако есть основания видеть здесь осознанное и целенаправленное цитирование. Косвенно это подтверждается тем, что через много лет, в 1908 году, в письме к М. М. Докшицкому о романе Арцыбашева «Санин» Толстой вновь использует высказывание Базарова для объяснения своей принципиальной позиции: «Есть у него [Арцыбашева] художественная способность, но нет ни чувства (сознания) истинного, ни истинного ума, так что нет описания ни одного истинного человеческого чувства, а описываются только самые низменные, животные побуждения; и нет ни одной своей новой мысли, а есть только то, что Тургенев называет “обратными общими местами”: человек говорит обратное тому, что всеми считается истиной, например, что вода сухая, что уголь белый, что кровосмешение хорошо, что драться хорошо и т. под.» [Толстой, 78, с. 59].

Напомним: в ответ на реплику Аркадия «Дрязги не существуют для человека, если он только не захочет их признать», Базаров говорит: « – Гм… это ты сказал противоположное общее место. – Что? Что ты называешь этим именем? – А вот что: сказать, например, что просвещение полезно, это общее место; а сказать, что просвещение вредно, это противоположное общее место. Оно как будто щеголеватее, а в сущности, одно и то же».